— Ах, вот ты какой, Роман Гром! — протягивая руку, произнес он. — Ну-ну, садись, выкладывай, что ко мне привело?
Слушать он умел заинтересованно, и это располагало к нему. Узнав о моем бедственном положении, Мокеич посочувствовал, но тут же, сощурив глаза, спросил:
— Если выдам аванс, не спустишь в один вечер, как это делают некоторые поэты?
— Мне деньги не на гулянье… стыдно жить на иждивении товарищей.
— Понимаю тебя. Пиши заявление на тридцать рублей. Хватит на месяц?
— Вполне, даже останется.
— А что новое пишешь?
Я рассказал о своих замыслах.
— Детство у тебя получится, — одобрил Мокеич. — О сорванцах умеешь писать. Бери только поглубже! Как будет самостоятельная главка, заноси.
Получив деньги, я купил бутылку кагора, колбасы, яблок и винограда. Хотелось отпраздновать успех. Калитич, увидев накрытый стол, удивился:
— С каких шишей безработный так шикарно угощает? Да еще церковным вином! Не ограбил ли кого?
— Издательскую кассу. Получил аванс под рассказ.
— Слушай, Ромка, а может, не стоит тебе околачиваться на бирже? Подготовься и поступай в университет. Там стипендию дают, да и мы поможем.
— Нет, — упрямо ответил я. — Что ж, меня зря учили? И на чужом горбу кататься не желаю. Поработаю до армии, а там видно будет. Прозаику, говорили на литгруппе, необходимы опыт жизни и нелегкая биография.
— Тебе, конечно, видней, старик. Только зря ты в своих планах нас игнорируешь. Не имей сто рублей, а имей двух хороших друзей! — переиначил пословицу Калитич.
Из аванса я выделил деньги на цирк: купил самый дешевый билет на галерку.
Начало представления было довольно шаблонным: после парада-алле выступили воздушные акробаты, два спотыкавшихся клоуна, у которых слезы струйками вытекали из носа и глаз. Затем на сцену вышел иллюзионист, за ним — толстая дама с обезьянкой и маленькими собачками. Наконец объявили «Цыганские игры».
На манеже погас свет. Как бы освещаемые отблесками костра, появились две цыганочки с бубнами и их кавалеры с гитарами. На девушках развевались цветастые платья, сверкали серьги, монисты и бусы, на парнях рдели шелковые рубахи, играли огнями расшитые позументом жилеты и лоснились лакированные голенища сапог.
Девушки, кружась под лихую музыку, били в бубны, трясли плечиками и так перегибались, что затылками чуть ли не касались земли. Парни, отбросив гитары, принялись ладонями по голенищам сапог отбивать такт, подхватывать девчат и, кружа, с силой подбрасывать вверх… Девушки, распустив платки, взлетали, падали и, увертываясь от темпераментных партнеров, продолжали плясать…
Постепенно на манеже становилось светлей. Из-за кулис появились лошади с распущенными гривами. Они побежали по кругу. Парни вскочили на них, промчались стоя, затем принялись кувыркаться, делать стойки, повисать над землей, пролезать под животами бегущих лошадей… Показав опасную джигитовку, они подхватили с земли цыганочек, подняли над собой и начали перебрасывать друг дружке на полном ходу…
Зрелище было оригинальным и захватывающим. Я пытался разглядеть лица циркачей, но издали не улавливал знакомых черт. Прошедшие три года, видно, изменили их. К тому же у парней усы! Свои или наклеенные? Если выросли усы, значит, не школьные товарищи. У меня растительность под носом едва лишь пробивается. Если же это Нико и Гурко, то почему у них другая фамилия? Под грохот аплодисментов цыгане, стоящие на лошадях пирамидой, скрывались за кулисами. Я немедля с галерки спустился вниз и коридором прошел на конюшню, куда в перерывах разрешалось заходить зрителям.
Только что выступавших лошадей, покрытых попонами, привел пожилой цыган, одетый в кожаный жилет и широкие плисовые штаны. В нем я узнал старого Сашко.
— Мое почтение, дадо, — поклонившись, сказал я.
— А кто ты такой? — всматриваясь в меня, спросил цыган. — Разве я тебе отец?
— Вы отец Нико и Гурко. Я с ними в школе учился. Помните, приходили к вам лудить котлы?
— Всех мальчишек не упомнишь. Контрамарку, наверное, хочешь?
— Нет, у меня билет. Пришел ваших ребят повидать.
— А ты не тот ли чаво, что с ними покойника возил? — наконец вспомнил старик. — Не Ромалэ тебя звали?
— Ромалэ — это цыгане, а я Роман.
— Ага, ага… мэк одой[1]. Где барышничал?
— У вас научился металл плавить. На формовщика-литейщика учился.
— Скучную жизнь выбрал. А твоим чавалам я судьбу делал. Вижу, во дворе колесом ходят, с трапеции на кольца прыгают. Мыцу и Катькэ этому же научили. Я сразу почуял: судьба. Опять бродяжничать буду. Двух молодых кобылок смаклачил. Вместе с ребятами по кругу объезжал. Всем таборным играм научил. Потом пьяницу, бывшего хозяина бродячего цирка, нанял. Он мальчишкам джигитовку показал, всяким флик-флякам обучил… Танцы им придумал с гитарами. Сперва мы на ярмарках выступали, а недавно в шапито взяли. Два своих вагончика имеем и четверку коней. Как в старину, всем табором по дорогам мчим, а старый дом заколотили.