— Стаканы найдутся? — оглядывая комнату, спросил гость. — Пустовато чтой-то у тебя. Мало платят, что ли?
— Платят как следует, просто не успел обзавестись.
Роман развязал пакет с покупками, достал из него тарелки и чайные чашки, пошел на кухню, ополоснул их под краном и мокрыми принес на стол. Это гость приметил. Он достал из баула льняное полотенце с вышитыми петухами, вытер им посуду и сказал:
— Могу оставить на обзаведение. Такого сейчас не купишь.
Ему хотелось расположить к себе редактора. Нарезав острым рыбацким складнем семгу и пирог, он налил полные чашки самогону и наконец представился:
— Зовут меня Федором Завозным. Сочиняю под гармонь частушки и всякие стихи. Пишу, думается, не хуже ваших городских. За приятственное знакомство.
Завозной поднял чашку, чокнулся и залпом выпил содержимое. Громачеву не доводилось пить самогон, да еще крепкий, как спирт. От изрядной порции он поперхнулся и некоторое время не мог перевести дух. Гость довольно хохотнул и заметил:
— Первач! Не то что ваша магазинная, глотку рвет.
Он как-то ловко меж ладоней раскатал яйцо так, что с него начисто сошла шелуха, разрезал его пополам, уложил на ломтик семги и с пирогом преподнес Роману.
— Пробуй нашу закусь. Царская!
Себе он тоже сделал такой же трехслойный бутерброд, и его крепкие зубы заработали, как жернова.
Несколько минут они молча наслаждались вкусной едой. Опасаясь, что редактор окосеет прежде времени, Завозной самогону больше не подливал, а перешел к разговору, из-за которого он и прикатил в Питер.
— Тебе, я вижу, баба домовитая нужна. Если поладим — могу сестренку прислать, чтобы обеды готовила, полы намывала и бельишко стирала. Хоть Настьку, хоть Нюрку. Все, что потребуешь, исполнят. Они у меня вышколенные. Поперек старшего брата не пойдут. Буду вам харч подбрасывать: рыбку соленую-сушеную, толокно, картошку. Хряка к рождеству заколю, твоя четвертина. Хочешь, окопчу. Только и ты меня уважь. Стишки в журналишке своем напечатай да статейку обо мне с портретом помести. С простым аль рисованным по-смешному. Ну и книжонку пробей. Года два без забот жить будешь.
— Чего это ты так раздобрился? — спросил пораженный Роман. — Славы захотелось?
— А кто ж ее не хочет? Слава — это, брат, тоже богатство. Меня вот в своей деревне парни и девки уважают, а тут вся страна петь начнет. Да и работенка полегче — выдумывай да и скрипи себе пером.
— Знатоки говорят, что не легче она пахоты, а во много раз тяжелей будет. Видно, не то ты наскрипел, раз таким способом пробивать надумал.
— Люди бают, не хуже городских пишу, — обиделся Федор. — Вроде Сереги Есенина.
Из того же баула Завозной вытащил две толстых тетради в клеенчатых переплетах.
— Вот в этой — частушки и припевки разные, — развернув тетрадь, пояснил он. — А в этой — стихи деревенские.
Роман полистал тетради. А может, действительно интересный поэт на Пинеге открылся? Но с первых же страниц понял: парень звезд не хватает. Сочиняя частушки, Завозной не очень себя утруждал: брал две строки из фольклора и присочинял к ним две свои. Довольно пресные, юмором он явно не обладал. А стихи писал подражательные, перепевая Есенина и Жарова.
— Нет, Федор, не видать мне ни твоей Нюрки с Настькой, ни семги, ни картошки. Слабовато сочиняешь. Если напечатаю — голову оторвут.
Завозному, видимо, показалось, что Роман торгуется, набивает цену.
— Да я читаю журналы — не лучше моих печатают. Говорят, без руки в Питере аль в Москве и носа не кажи, заклюют. Но я ж не задарма. Мало посулил, что ль?
Простодушие пинежца поражало. Как только такое могло в голову прийти?
— Посулил ты много, — сказал Громачев, — но не тому. Я редактор комсомольского журнала, а не органа рыночных маклаков. У нас другая мораль. Так что забирай свои гостинцы и… проваливай на Пинегу рыбачить, больше пользы принесешь и себе и людям. Поэта из тебя не получилось. Учиться надо.
— Что вы все со своим «учиться»? А жить-то когда?
— Раз неспособен всю жизнь учиться — не зарься на место поэта. Оно муками дается.
— Врешь, — не поверил Завозной. — Были бы муки, никто сочинять бы не стал.
Он хмуро начал собирать со стола гостинцы и запихивать их в свой баул. Не забыл ни самогонки, ни полотенца с петухами. Но перед уходом его взяло сомнение, и он спросил:
— Может, передумаешь? Смотри, жалеть будешь. Я ведь в другой журналишко пойду.
— Проваливай, проваливай, друг, не заставляй выталкивать в спину. Тут тебе не толкучка.