— Печатаем очерк о Чкалове, о парашютистах и девушках, летающих на У-2. Готовим перевод острой статьи Поля Вайян-Кутюрье «Несчастье быть молодым», о тяжкой и неодухотворенной жизни молодежи на Западе и о поднимающем голову фашизме в Италии, Германии, Франции. Опубликуем очерки о выдающихся спортсменах, о ребятах, уехавших в Хибины… и материалы о челюскинской эпопее…
— Вот это направление у вас должно быть главным, — одобрил Сергей Миронович. — Иди и действуй. Успеха вам.
И Киров крепко пожал руку Громачеву. У Романа создалось впечатление, что его вызвали не для вздрючки, а предостеречь и ободрить.
ОКАЯННЫЙ ЧАС
Во вторник Сусанна позвонила по телефону и усталым голосом сказала:
— Сегодня не приходи. Я всю ночь не спала. У Мокеича был сердечный приступ, дважды вызывала «неотложку»… Его увезли в больницу… надо сходить туда…
— Может, вместе сходим? — спросил Роман.
— Нет, боюсь, меня и одну не пустят… Ему очень плохо.
— Когда же теперь увидимся?
— Не знаю… на душе слишком муторно. Я позвоню тебе.
Второй звонок раздался ночью. Сусанна сквозь рыдания с трудом произнесла:
— Мне позвонили из больницы… Он скончался. Туда сейчас идти бесполезно… Да у меня нет сил и… непроходящее чувство вины…
— Успокойся. Хочешь, я сейчас пешком приду к тебе?
— Не надо. Лучше утром пойди в больницу и узнай, что нужно делать для похорон. Мне не по силам эти хлопоты. А у него ведь нет никаких родственников.
— Прими снотворное и ложись спать, я все сделаю.
Утром Громачев побывал в морге. Мокеич лежал на серой клеенке голым. Белизна его кожи стала какой-то гипсовой. Видно, чтобы челюсть у покойника не отваливалась, сторож морга повязал ее серо-зеленым шарфом. Казалось, что у Мокеича болят зубы. С закрытыми глазами, поблекшими веснушками, он стал чужим, непохожим на себя.
Получив в больнице свидетельство о смерти, Роман направился в Литфонд Союза писателей. Там ему выдали на похороны ссуду и свели с человеком, который занимался захоронением. Оставалось только организовать траурный митинг. Роман вызвал в редакцию старых резцовцев, и они принялись по телефону оповещать всех, кто знал и любил Мокеича.
С Сусанной в эти дни невозможно было говорить: глаза ее мгновенно наливались влагой, крупные слезы катились по щекам.
— Во всем виновата я, — корила она себя. — Мне взбрело написать письмо Коллонтай, нужны были кой-какие сведения для биографии. Заодно я бестактно спросила: «Возможно ли забыть человека, которого сильно любишь? И надо ли с ним расставаться, если он много моложе тебя?» Копию письма я забыла около машинки. Мокеич, конечно, прочитал. Когда я с работы вернулась домой, сердце у него то бешено билось, то замирало так, что не прослушивался пульс. Я спросила: не вызвать ли «неотложку»? Он ответил: «Уже не надо, ничто меня на земле не держит!»
— Ну, раз так вышло, чего теперь убиваться?
— Меня за все ждет наказание, — ответила она. — И собственная совесть не простит.
На траурном митинге у гроба выступило шесть человек. Это были соратники по гражданской войне, рабкорству и молодые писатели, которых он вывел в литературу. Громачев не решился выступить, он видел, какими горящими глазами смотрит на него Сусанна, требуя молчать. Сама она только плакала. Глаза опухли от слез. Она постарела за эти дни.
Поминки были тут же, на кладбище. Соседка Сусанны принесла корзинку бутербродов и сумку со стаканами и водкой. Стаканов на всех не хватило. Пришлось передавать их друг дружке.
Громачев, выпив три четверти стакана русской горькой, охмелел. Он подошел к Сусанне, взял ее под руку и шепнул:
— Идем ко мне, не возвращайся домой.
Словно испугавшись, она отшатнулась от него и сказала:
— Нет, нет… Мне надо побыть одной.
— Когда к тебе зайти?
— Не знаю… Я ничего еще не знаю.
У нее был какой-то отрешенный вид, точно она задумала что-то неладное.
— Все-таки я тебя провожу, — не отставал от нее Роман.
Тут подошла соседка Сусанны и сказала:
— Мы поедем к нам. Пусть она немножко придет в себя. Я ее одну не оставлю.