На третьей жерлице сидела крупная рыба: шнур был натянут, а кол притоплен.
— Эту я с плота ставил, — сказал Веня, — так до нее не доберешься. Подмоги, а? — обратился он к Николаю.
Тот охотно разыскал плот, сам подгреб к жерличному колу и вытащил на плот утомленную щуку-утятницу.
— Ну и крокодила поймал! — обрадовался Веня. — Фунтов пятнадцать потянет. Хошь, половину отдам? — предложил он вдруг.
— А мне-то за что? Это твой улов. Не надо мне щуки, спасибо, — отказался Живнин.
Наломав длинных и гибких веток ивняка, Николай сплел хлыст, пропустил его под жабры щуке и повесил добычу на седло у стремени. Щука оказалась такой длинной, что хвост ее волочился по земле. Пришлось ее подтягивать выше.
— Ты что же — арестуешь меня вместе со щукой? — поинтересовался Веня.
— Зачем? Просто я возьму от тебя подписку о невыезде.
Подсадив инвалида на коня, Живнин вскочил на своего Вихря и направился в город.
ОПАСНЫЕ ГОСТИ
Почти всю ночь Ромке снилось, что он вел на поводке рвущуюся вперед собаку-ищейку, гнался с нею по лесу за бандитами и стрелял из нагана, который ему подарил за храбрость Живнин.
Утром Анна даже не дала ребятам поесть. Быстро нагрузила тележку и заставила тащить.
Громачевы раньше обычного прикатили к обжорному ряду, и все же многие торговки уже суетились у столов. Анна первым делом застелила край стола клеенкой и выставила прибор с флажком. Затем принялась вытаскивать ложки, вилки, ножи и чашки…
На ярмарку съехалось много крестьян. Казалось, что вся площадь от края и до края заполнена телегами, бричками, двуколками. А с двух сторон прибывали все новые и новые возы…
Крестьяне распрягали лошадей, надевали им на морды торбы с овсом или сеном, раскладывали товары: мед, масло, творог, сыры, сало, молодой картофель, ранние овощи, ягоды, изделия из кожи, дерева, бересты, лыка. Меж возов сновали первые покупатели.
В толпе Ромка приметил бородатого детину в серой грубошерстной куртке, подпоясанной солдатским ремнем. Он шел вдоль столов обжорного ряда и приглядывался к выставленным котлетам, пирожкам, творожным катышкам, жареной рыбе, соленьям. Подойдя к столу Анны, детина расправил флажок прокуренными когтистыми пальцами, полюбовался вышитым ландышем и спросил:
— А он чего выставлен? Продаешь?
— Не лапай, не продажный! На счастье стоит.
— Ну, если на счастье, то и мне, видно, повезет. В долг накормишь?
— Много тут таких! — продолжала какой-то странный разговор Анна.
— Да не очень, всего двое. А пока возьми для Ян Яныча задаток.
Детина сунул под прибор с флажком свернутую бумагу. Ромка заметил, что это не деньги, а скорей записка, сложенная фантиком. Не разглядывая фантик, Анна спрятала его под передник и с наигранной усмешкой спросила:
— Так сколько вам пирожков подать?
— А все, что найдешь, — негромко ответил бородатый. — В накладе не оставим.
— А не объешься?
— Не бойся, у меня дружок водится.
Бородатый махнул кому-то рукой. Из-за ларьков вышел долговязый парень с берестяной котомкой, одетый по-деревенски. Усы у него едва намечались, а волосы были длинными, они лохмами выбивались из-под фуражки со сломанным козырьком. Видно было, что парень давно не стригся.
Ни слова не говоря, долговязый уселся рядом с бородатым за стол, зажал меж ног котомку и, сняв фуражку, перекрестился.
Анна налила парням по большой миске бульона и выставила тарелку пирожков.
Гости, видно, сильно проголодались: они жадно хлебали бульон деревянными ложками, а пирожки, казалось, глотали не разжевывая. Тарелка мгновенно опустела. Наполняя другую, Анна предупредила:
— Лишку не переберите, худо станет.
— Ничего, у нас желудки верблюжьи, на три дня запас берут, — ответил бородатый и, понизив голос, попросил: — Пока мы здесь угощаемся, сходила бы к мельнику. Нам чикаться некогда, ответ нужен.
Анна окликнула Ромку.
— Побудь за меня, — велела она ему. — Если еще захотят бульону, подлей. А пирожки пусть все берут. Я новых принесу.
И она, подкрасив помадой губы, ушла.
Расстегнув вороты рубашек, третью порцию бульона парни хлебали не спеша. Каждый из них съел не менее двух дюжин пирожков.
Насытившись, бородатый принялся шарить рукой в кармане куртки. Вытащив щепотку каких-то крошек и табачной пыли, он огорченно сказал:
— Эх, елка-палка, курево кончилось! Паренек, может, у тебя найдется закурить? — обратился он к Ромке.
— Нет, я некурящий.
— А свои деньги водятся? — не унимался гость.