— Хочу. Но чем мы скрепим клятву?
— Кровью.
— Я согласна.
Алла остановилась под электрическим фонарем, протянула левую руку и, прикусив губу, ждала.
Ромка вытащил перочинный ножик и острием царапнул ее запястье, затем такую же царапину сделал и себе. Смешав кровь, он торжественно сказал:
— Клянусь!
— Клянусь! — повторила она.
Соблюдая заведенный в школе ритуал, Ромка напомнил:
— Клятву надо закрепить.
— Я могу, — смутилась девочка, — но мне придется рассказать бабушке. Ты, наверное, не захочешь, чтобы она знала?
— Ну, если бабушке, тогда конечно.
— К тому же у меня губы потрескались, — продолжала оправдываться Алла. — Потрогай… не бойся, можешь пальцем.
Он слегка дотронулся до ее чуть запекшихся губ. И тут девочка неожиданно прикусила его палец. При этом сделала испуганные глаза, словно ожидая наказания.
Другую девочку за такое озорство Ромка схватил бы за нос и заставил кланяться, просить прощения, а Стебниц не тронул. Лишь сунул укушенный палец в рот и дурашливо сосал его.
Алла хихикнула.
— Ах так? — воскликнул Ромка и, крепко обхватив ее шею, не поцеловал, а скорее куснул девчоночьи губы. — Вот тебе!
— И не больно… вовсе не больно, — сказала девочка, отталкивая его от себя.
Дальше они пошли уже не рядом, а на некотором расстоянии друг от друга. У калитки Громачев, никогда не просивший прощения у девочек, тихо сказал:
— Ты прости. Сама виновата, что я снахальничал. Бабушке хоть не рассказывай.
— Нет, скажу. Пусть знает, какой ты!
— Тогда больше к вам не приду.
— Ладно, промолчу, — пообещала она и вдруг с лукавством спросила: — А тебе-то хоть приятно было?
— Дух захватило!
— Значит, клятва состоялась?
— Друзья на всю жизнь!
Алла чмокнула его в щеку где-то у глаза и, скороговоркой проговорив: «Завтра встретимся у речки», убежала.
Прячась в тени акаций, Ромка постоял еще немного у калитки. Уши у него горели.
«Странные существа эти девчонки, — бредя домой, рассуждал он. — Попробуй пойми, когда они злятся, а когда довольны».
Дома к концу подходил ужин. Отец с Матрешей, утираясь полотенцами, пили вприкуску чай. Их лица так раскраснелись, что казалось, будто они вышли из бани.
— Ты что так поздно? — спросил отец. — Матреше лишние хлопоты.
— Да пусть, мне не трудно лишний раз подать, — заступилась она и, достав из духовки жареный картофель, поставила на стол перед Ромкой. — Кушай, а то завтра наголодаешься.
— Да, — подтвердил отец, — завтра тебе надо на врачебный осмотр. Поедем вместе. Ложись пораньше спать.
ВЗЯТ НА ЗАМЕТКУ
Седьмое небо осталось без хозяина. Иван Калитич прибежал из депо за сменой белья и сказал:
— Не дали вволю на паровозе насладиться. Опять отправляют. Нашли безотказного вояку. В деревню на коллективизацию мобилизовали. Когда вернусь, не знаю. Вы тут, старики, хозяйствуйте. Не забудьте вовремя вносить квартплату, а то выселят к чертовой бабушке. И о дровишках позаботьтесь… Кругляши в сарае остались… Их нужно распилить и разрубить. Пилу и колун возьмите у дворника. Если придут письма на мое имя, перешлете, я вам адрес сообщу.
Уложив в чемоданчик, пахнущий паровозом, все, что могло понадобиться в командировке, он уехал и адреса не прислал, хотя прошло больше месяца.
Заготовленные дрова мы быстро сожгли, а распилить толстые кругляши, лежащие в сарае, не удосуживались. Юра Лапышев дровами не интересовался по принципиальным соображениям: он решил закаляться, а я — по беспечности: «Как-нибудь перебьюсь, в прохладе лучше думается».
В самые лютые морозы мы жили в комнате с заиндевевшими в углах обоями и сплошными ледяными узорами на стеклах окна.
По утрам мы долго не решались высунуться из-под ватных одеял. Холодюга был такой, что при выдохе изо рта вырывался пар. Я, конечно, мог бы поспать лишний часок, но Юра Лапышев был беспощаден. Непререкаемым тоном он командовал:
— Внимание! Приготовиться… Пшли!
Мы одновременно выкатывались из постелей на коврики и принимались бесноваться: прыгать, приседать, тыкать кулаками в воздух, выгибаться, растирать тело. Окончив физзарядку, холодную одежду не надевали, а прямо вскакивали в нее и начинали поспешно обуваться. Я зашнуровывал ботинки, а Лапышев — спортивные тапочки.
В девятнадцать лет Юра стал противником теплых пальто, валенок, ушанок. Его зимняя одежда состояла из майки, футболки, трусов, куцего пиджачка и синих вельветовых штанов. На голову он шапки не надевал, отрастил лишь волосы.