На следующий день кончался срок моей лесной жизни. Прежде чем распрощаться, попросил охотников: как только поймают собаку, чтобы дали мне знать.
Едва рассвело, я направился в лесхоз к автобусу и по дороге опять встретил знакомые следы. Собака уже ходила ночью по другую сторону поселка. Я стал ее звать, но она не появлялась, не хотела ни с кем иметь дела, кроме своего хозяина.
Из письма, которое получил вскоре из лесного поселка, стало ясно: она так ни к кому и не подошла, ее видели несколько раз только издали, но поймать не было возможности. Сильно исхудала, ночевала где-то в стогах сена, около животноводческой фермы. Я искренне обрадовался, узнав, что за ней, наконец, приехал хозяин и увез с собой.
Невольно подумалось: хозяин может оставить собаку, а собака не бросит никогда. Такова собачья верность.
Беркут
Мы с братом Пашей и соседский Федя пробираемся тропкой на пасеку к деду Панкрату. Путь неблизкий, идешь в тайгу на день — бери продуктов на неделю. К походу приготовились по-настоящему: в котомке за плечами хлеб, соль, луковицы, котелок и, главное, спички. У Феди они даже в жестянке особенной — в воде не промокнут. Ну и, конечно, у всех в руках удилища с прочной леской из конского волоса, специально на хариуса. В холодных быстрых ручьях недалеко от пасеки его ловить не переловить. Для хариуса и котелки взяты.
Федина мать долго не хотела отпускать сына с нами в такую даль, да еще с ночевкой. Но под конец согласилась. Раздобрилась, накормила нас творожными шаньгами и пирожками с молотой черемухой, завернула в чистую холстину гостинцы для дедушки Панкрата.
Дед Панкрат не просто дед, как другие деды. Те, другие, живут каждый со своей семьей, в селе. А дед Панкрат живет один, и не в селе, а на пасеке, он — пасечник. В селе появляется редко и то по особой нужде.
У деда Панкрата напьемся чаю из душистых трав, с медом. Ух! Его угостим ухой, он это любит. Так мечтали мы, мальчишки. Дед Панкрат строгий, но это больше с виду, сам от души всегда рад нашему приходу. Бегать к нему на пасеку очень любили. Хотя и побаивались немножко. Тайга, она такая, тянется неизвестно куда, заблудишься — и дороги назад не найдешь. А то зверь встретится — жутко.
А деду Панкрату ничего не жутко: живет себе один. Пчелы его знают, кусать не собираются. Если какая налетит, в бороде запутается, он ее осторожно выпутает, посадит на ладошку, скажет ласково: «Лети, глупая, куда тебе надобно». Она и полетит. Видно, дедовы руки осторожные, ей крылышки не помяли.
Этой весной дед собаку завел. Щенка взял. Ему ведь на пасеке и словом не с кем перемолвиться, разве с Колчаком. А щенок Колчак уши навострит, голову набок повернет, внимательно смотрит за каждым движением — как будто и поговорили. Мы сами Колчака очень любим, идем и прислушиваемся: не подаст ли где голос, когда нас учует. Ему, наверно, вдвоем с дедом Панкратом скучно: ни побегать, ни поиграть не с кем.
Дорога сначала шла по открытому месту, и только на подходе к Тыргану — возвышенность, покрытая лесом. Мы вступили в таинственный полумрак больших деревьев. Даже шорох шагов тонул в плотной, как ковер, хвойной подстилке. Шагали мы бодро, в охотку, а все-таки очень обрадовались, когда Федя вдруг остановился и принюхался.
— Первый я учуял, — заявил важно. — Дед это Панкрат, дымарь раздувает. Близко. Нос у меня такой, за версту слышит.
Правда, немножко досадно, что не у меня, а у Феди такой нос удивительный. Но и у Колчака нос и уши оказались не хуже: нас и без дымаря учуял, с веселым визгом несся навстречу. Еле мы от него отбились. А тут за поворотом и ульи на полянке оказались, и сам дедушка Панкрат. Высокий, жилистый, в домотканом рыжем зипуне, с дымарем в руках, чем-то напоминая потемневший от времени кедр.
Он, не торопясь, отставил дымарь, откинул с лица сетку из конского волоса.
Мы остановились и, отбиваясь от Колчака, вразнобой сказали несмело:
— Здравствуй, дедушка…
— Чо, паря, поди устали? — пророкотал он раскатистым голосом.
«Чо» можно было принять как приветствие и как одобрение, что пришли его проведать. В деревне он никого не звал по имени и ко всем обращался — «паря». Это мы тоже знали.
— Нет, дедушка, не устали, — ответили мы.