— Подымай выше: академик!.. Что же до актуальности, то я бы сказал так. Хлеб наш насущный всегда будет актуальным… А вот книги и брошюры, подобные этой… ну, как бы тебе оказать, — я опять не сразу выбрал слово, — зачем они?
— Тоже вопрос! — мудро усмехнулась Маринка.
— Еще какой вопрос! Кому они нужны? Крестьянам, которые всю жизнь пашут землю и сеют хлеб? Так неужто они хуже автора, а вместе с ним и тебя, редактора, знают, что выбор срока сева — дело непростое? Неужто они хуже вас знают, когда начинать и как сеять? Все эти суммы, факторы и мероприятия — пустые слова, за которыми ничего не стоит. Все равно же точный срок указать нельзя, потому что год на год и весна на весну не бывают похожими. Так зачем же бумагу переводить?
— Так ты что, вообще против научной литературы по сельскому хозяйству?
— Нет, против научной я как раз ничего не имею. Какой-то селекционер вывел новый сорт пшеницы, новую породу скота, Терентий Мальцев, вон, по-новому землю обрабатывает — шумите, трубите об этом на всю страну. Но надо ли забивать очи читателя такими вот никчемными брошюрками? Он же среди моря всяких пустопорожних агрономических советов что-то важное и нужное пропустит, не разглядит…
— Теперь вижу, академик!.. Раздолбал меня по всем статьям. — Маринка грустно вздохнула и по-детски подперла рукой щеку. — Только опять скажу: уж больно ты сердитый, больно злой, товарищ академик… Раньше был подобрей.
Это ты верно говоришь. Раньше я и на твою редакторскую работу смотрел просто: работа и работа. И твои вопросы, вроде нынешних, воспринимал все больше в юмористическом плане. А вот сейчас мне почему-то невесело. Совсем невесело… Неужто за тем ты столько лет училась, чтобы вылегчать канцелярский железобетон, и неужто в этом ты видишь свое призвание?!
— У тебя ничего не случилось? — Маринка спрашивает участливо, с тревогой в голосе, и у меня разом спадает напряжение, будто где-то там в груди соскакивает какая-то защёлка. Я обнимаю Маринку, глажу по волосам.
— Случилось, но — хорошее. Вроде бы — тьфу-тьфу, не сглазить — пошел наконец проект…
Ах, вот только когда я вспомнил о проекте! Да и вспомнить-то вспомнил, а что из того… То тихое, раздумчивое настроение, с которым я запирал шкаф и которое не покидало меня всю дорогу, теперь ушло, и, наверное, безвозвратно. Может, и еще не раз вспомнится за вечер моя работа, однако при этом вряд ли родится какая-нибудь интересная мысль…
— Да! — неожиданно вскакивает с дивана Маринка. — За разговорами забыла сказать: мы сегодня идем в гости.
— Что еще за гости? К кому?
— К Латынским. Юлька еще утром звонила.
Как-то так получилось, что и круг наших с Маринкой знакомых, к которым мы ходим и которые ходят к нам, тоже обозначен не столько нами самими, сколь Альбиной Альбертовной. Сначала он был довольно разнообразным: тут были и мои товарищи по институту и Маринкины друзья детства. Но постепенно-постепенно мои товарищи, один за другим, стали выпадать из этого круга: одних объявляла персоной нон грата Альбина Альбертовна, другие, тяготясь стерильной чистотой квартиры и железной застольной дисциплиной, перестали ходить сами. Остались только Маринкины подружки и еще несколько, как их называла Альбина Альбертовна, друзей дома. Маринка звала их иначе: мамины ставленники. Это были молодые люди из тех семей, старшие члены которых, по понятиям Альбины Альбертовны, были нужными людьми. Вот к одному из ставленников Альбины Альбертовны мы и были приглашены.
— Вроде бы не собирались?
Обычно о таких вещах договариваемся заранее.
— Экстренный случай. Юлька уговорила прийти к ним одну знаменитость, какую-то новую звезду.
— Что за звезда?
— Какой-то чемпион. То ли что-то поднял тяжелое, то ли что-то кинул очень далеко.
— Ну и на здоровье, пусть кидает. Мы-то при чем?
— Ну зачем, Витя, задаешь пустые вопросы? Будто не знаешь… Не пойдет же звезда просто так к Юльке Латынской. Она приглашает в свой литературно-художественный салон.
— Тоже мне новоявленная маркиза Рамбулье! Как грибов после дождя этих салонов по Москве развелось.
— Ну, Рамбулье или как, а нам с тобой надо изображать постоянных посетителей салона… Да и вдруг будет интересно?
— Это ты хорошо сказала: вдруг…
Видит бог, с какой неохотой хожу я в этот самый Юлькин «салон». А вот Маринке — Маринке эти хождения нравятся, хотя, по ее же собственному признанию, бывает там частенько не очень интересно, а то и просто скучновато. Зато, мол, у Юльки можно и людей всяких-разных посмотреть, и себя показать или, как еще она любит говорить, «на людях покрасоваться».