Тот пренебрежительно отмахнулся.
— Малькольм, Мартин… Какую это играет роль?
Закрыв глаза, Джон провел языком по зубам.
— Его зовут Николас, и да, это играет роль. Нельзя так себя вести. Да ты к своим экспериментам относишься с большей заботой.
— То есть мне нужно утешать их, а не искать преступника? Ты это хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что от тебя бы не убыло проявить участие. — На последних словах горло стиснуло. — Ты пробовал поставить себя на их место?
— С какой стати? — возмутился Шерлок. — Твои мозги, затуманенные бесполезным сочувствием, теряют всякую способность к здравому рассуждению. К чему мне такие помехи? — Что-то мелькнуло в его глазах, воспоминание, быть может, поскольку следующие слова были до жути знакомы. — Мое неравнодушие им ничем не поможет, так что я и дальше воздержусь от этой ошибки.
Он с раздражением выдернул из кармана телефон; пальцы быстро забегали по экрану.
— Так как по твоей милости я вынужден был уйти прежде, чем успел переговорить с Лестрейдом, придется сообщить ему ту малость, что есть, а затем мне нужно в лабораторию. Чем причитать, лучше заняться чем-то полезным.
— Нет ничего плохого в том, что тебе не все равно, — огрызнулся Джон. Язвительные слова задели за живое, руки сжались в кулаки, и, конечно же, Шерлок не мог не заметить, насколько гадко у него на душе.
— Почему тебя это так волнует? — спросил он, отправив сообщение и бросив в его сторону хмурый взгляд. — Почему ты все время возвращаешься к этой теме?
— Потому что ты все время так поступаешь. Ведешь себя так, будто все — и друзья и чужие люди — для тебя пустое место. Как будто никто вообще не стоит с твоей стороны даже попытки проявить беспокойство, словно тебе на всех кругом плевать!
— Так и есть!
Джон вздрогнул, как от удара, и нахмурился сильнее.
— Ну разумеется. А я идиот, раз считал иначе, — зло произнес он, даже не заметив, как взгляд Шерлока мгновенно стал непроницаемым. — Главное — Работа. Решить задачу. Выиграть. А все остальное просто помеха, так?
Он постарался не обращать внимания, как сбилось дыхание, начало покалывать кожу и сильнее напряглись плечи, когда Шерлок сделал шаг вперед. Всего один. Джон даже не отдавал себе отчета, насколько близко, почти интимно, они стояли, несмотря на кипящее взаимное раздражение. А теперь друг и вовсе навис над ним, и Джон, как ни всматривался, не мог обнаружить в нем даже намека на те мягкость и человечность, проблески которых он улавливал прежде с все возрастающей частотой по мере того, как приближалось «падение». Только холодная отстраненность, и глаза его, когда тот заговорил, были похожи на стену серебристого, непрозрачного льда.
— С самого моего возвращения в Лондон ты регулярно и недвусмысленно даешь понять, что мое поведение для тебя неприемлемо. Совершенно очевидно, что ты больше не считаешь меня достойным восхищения, так почему ты до сих пор здесь?
— Ч-что? — Разум пытался осознать услышанное, но недоумение мгновенно испарилось под напором клокотавшей внутри злости. — Не все на свете сводится к тебе, Шерлок!
— Но это — сводится. Как я поступаю. Я обращаюсь с окружающими. Я веду расследование. Раньше ты с этим мирился; возможно, считал, что мое общество того стоит? — Шерлок скривил губы и прищурился. — И если твое мнение на этот счет изменилось, лучше перестань без толку трепыхаться и уходи.
Уж лучше бы Шерлок кричал. Но тон его был нарочито спокоен, и каждое слово вгоняло в грудь очередной гвоздь. Было очевидно, что речь идет не о предложении пойти прогуляться и остыть. Горло перехватило, сжалась и разжалась ладонь, и Джон, стиснув челюсти, коротко кивнул.
— Как скажешь, — хрипло произнес он, чувствуя, как внутри под тонкой скорлупой злости растекается пустота. — Как скажешь. — Проходя мимо Шерлока, он отшатнулся, чтобы не задеть его случайно рукавом, схватил куртку и направился к выходу, не оглядываясь. Какой смысл? Он и так знал, что не увидит раскаяния на лице детектива. Тот будет таким же, как всегда: ледяным, неприступным, превратившимся для Джона в закрытую книгу.
На пороге он замер и, прекрасно отдавая себе отчет, что слова его причинят Шерлоку боль, все равно холодно произнес:
— Знаешь что, Шерлок? Я ошибся. — Уставившись в пол, он сунул руки в карманы. — Нет в тебе ничего поразительного. Больше нет.
Бегом спустившись вниз, он захлопнул парадную дверь за собой с такой силой, что звякнул дверной молоток и протестующе лязгнул почтовый ящик. Но Джон даже не остановился. Бездумно и быстро он зашагал вперед, стремясь как можно скорее оказаться подальше отсюда.
Внутри все еще бурлила ярость, сердце словно сковало льдом, а в голове воцарилась гулкая пустота. Джон продолжал идти, не отрывая взгляда от мостовой; торопливо пересек проезжую часть и углубился в сереющий в вечерних сумерках Риджентс-парк. Кусочек совсем иного Лондона, отличный от города Шерлока, представлявшего собой набор зданий и строений. Это было единственное место, где Джон мог спокойно все обдумать, и сейчас он нуждался в этом как никогда.
А чего он ожидал? Что Шерлок отступит? Пообещает исправиться? Стать лучше? Извинится? Он и сам не знал, но уж точно не того, что случилось. Что его вышвырнут, как ненужную более вещь. И пренебрежение Шерлока по отношению к окружающим ощущалось куда болезненнее, когда оно оказалось направлено на него самого. Окончательное доказательство, что Холмсу действительно плевать на всех, включая самого Джона?
Выругавшись под нос, он обессилено опустился на скамейку и уронил голову в ладони, старательно убеждая себя, что бившая его дрожь вызвана холодом и никак не связана с ходящими по кругу мыслями. Сколько раз он просил о чуде все то время, пока Шерлок был «мертв»? Верил, что будет счастлив — счастлив до невозможности — если только друг окажется жив, и вот сидит здесь, а на душе мерзостно как никогда.
Когда-то они совпали идеально, словно две шестерни в сложном механизме Работы. А теперь тот разладился, и они скрежещут друг о друга, не в состоянии найти прежний ритм, испытывая неудобство и раздражение, погрязнув в воспоминаниях и всех тех словах, что так и не успели сказать. По крайней мере, Джон чувствовал именно это. Что касается Шерлока… Бог знает, что он думает о сложившейся ситуации, если вообще отдает себе в ней отчет.
Джон моргнул и нахмурился, осознав, что все это время крепко стискивал телефон, в глубине души ожидая смс с требованием встретиться в Ярде или вернуться домой и по пути захватить молока к чаю. Робкое предвкушение тихо тлело внутри, под гнетом мрачных раздумий, заставляя вскидывать голову всякий раз, когда кто-то проходил мимо, в надежде увидеть знакомый силуэт в развевающемся пальто и услышать сбивчивые извинения, которые все равно не помогут, но почему-то обязательно вернут все на свои места.
Но Шерлок не появлялся, и Джон был сам себе противен, что смел надеяться на противоположное, однако продолжал сидеть, позволяя пронзительному, пробирающему до костей ветру хлестать его по лицу, словно оправдание жжению в глазах и наворачивающимся слезам. Он понимал, что цепляться за собственную злость, быстро таявшую под напором контраргументов, бессмысленная затея. В конце концов, далеко не впервые Шерлок обращался с пострадавшими подобным образом. Даже незадолго до «падения», в самой человечной своей ипостаси, детектив вел себя точно так же. Безразличный и отстраненный со всеми, кроме тех немногих, кого действительно ценил. Тех, ради защиты кого от этого мерзавца Мориарти, он пошел до конца.
Нет, холодность Шерлока его не задевала. По крайней мере, не по тем причинам, по которым должна бы. Джон не желал, чтобы друг изменился, ему хотелось, чтобы другие когда-нибудь разглядели то же, что и он. Отзывчивость и неравнодушие за блестящим разумом — то, что Шерлок так мастерски скрывал. То, что Джон замечал все чаще, все ярче до его исчезновения и оказался совершенно заворожен этим зрелищем. Из-за чего чувствовал себя особенным, избранным, кому дозволено видеть недоступную остальным сторону Шерлока.