Интересно, долго сестрёнка так развлекается?
Выбирается. Разглядев Софи ухмыляется, причём не злобно, а вполне жизнерадостно. Что это на неё нашло? На всякий случай, косится на руку. Но там всё как обычно, жуткая драгоценность привычно скалится с запястья. Вот только ножен нигде не наблюдается.
Вскоре младшая возвращается из раздевалки. В шезлонги полежать, неокрепшие подростковые умы посмущать.
Тут уже Софи готова зарычать. Марина и здесь привычному образу изменила. На ней коротенький лёгкий белый сарафан. Ассоциации с белым цветом погребальных траурных одежд возникнуть не могут. Траурное такой длины не шьют. Ножки отлично видны, если ткань или ветер удачно подует, рельефно проступит и всё остальное. Кажется, секрет мирренских красоток из экваториальных областей империи, кому правила приличия не позволяли носить откровенные наряды грэдских южанок несносной младшей известен.
Марина самодовольно излишним вниманием к себе наслаждается. Хороша ведь на самом деле, желчно признаётся сама себе Софи.
Хоть что-то из старого ещё действует. Все знают, если одна Херктерент с непонятными намерениями к другой приближается, всем остальным от этого места стоит подальше держаться.
Вокруг шезлонга Марины образуется пустое пространство. Зеленоглазый кошмар лежит, не переставая ухмыляться.
— Чему радуемся?
— Я с Эридой сегодня разговаривала, — что бы Софи ни собиралась говорить и делать, всё моментально забыто. Разворачивается, намереваясь бежать звонить.
— Куда? Сказали, не беспокоить сегодня больше. Сама завтра позвонишь.
— Как она?
— Говорит хорошо. Соправитель там был. Не дал с врачами поговорить.
— Они бы тебе всё равно сказали бы только то, что он разрешит.
— Ну, так с Эридой-то я поговорила. Голос нормальный. Повязку ещё не сняли.
— Ей не понравится, что она после снятия увидит.
Марина щурится.
— И про это разнюхала…
— Я же умная девочка. Шрамы удалять да кожу пересаживать у нас, вроде умеют. От того, что Коатликуэ рисует, ей плохо не становилась, а та любит кого надо и не надо ободрать. Ты её лица не видала, когда мускулатуру изучали.
— Могу себе представить. Зайди к ней, попроси сердце выдранное показать.
— Что!!!
— Я разве не сказала, что оно каменное? — искренне изумляется Марина.
Эрида приехала к концу девятого месяца. Лето словно поджидало её, не торопясь уходить. Марина и Софи знали, когда приедет. Намеренно выбран разгар учебного дня, чтобы привлекать поменьше внимания. Херктерент даже с уроков отпросились.
Стоят рядом, обе в чёрном, как-то неуловимо веет осенью прошлого года. Как-то не тянет на разговоры.
Машина с охраной, и похожая на танк машина соправителя. Марина сразу замечает по номеру — не та машина, на которой Херт ездил прошлой зимой.
Эрида приехала одна. У сестёр кольнуло в груди. Эр сильно вытянулась, и так худенькая, стала ещё тоньше, чуть ли не до грани, за которой уже истощение начинается.
Вся в белом. Совсем не по сезону шляпка, не застёгнутый кожаный плащ, под ним платье похожее покроем на траурное, полусапожки и сумочка, даже чулки — всё беле. Совсем маленькой кажется рядом с рослыми охранницами.
Белый — цвет смерти, словно пропечатывается в мозгах!
Эр, близоруко щурясь, поднимает глаза к мелькающему сквозь желтеющую листву солнцу.
Софи и Марина подходят.
— Привет!
Эрида улыбается в ответ. Всё-таки улыбка Эр, это нечто, такие появляются раз в несколько сотен лет. Тут и ласка, и доброта, и тихая радость, и загадочность смешались враз в удивительно гармоничном сочетании. Улыбка остающаяся в веках пока играет на губах вполне живого человека. Для будущего образ уже сохранён. В том числе, и ей самой.
— Как вы?
— Сама-то как?
Эр неизвестно зачем, делает полный оборот.
— Как видите, всё в полном порядке.
Полного порядка сёстры как раз и не видят. Видят что-то вроде поступка заправского вояки с не долеченными ранениями сбежавшего из госпиталя. Но одно дело Сордар, а другое — Эрида. Белый — цвет смерти, художник Эр знает это прекрасно.
— Хотела сюда вернуться. Снова это всё увидеть. Теперь точно совсем поправлюсь! — уверенность совсем отцовская в голосе звучит, вот только Херктерент ни в чём не уверены.
— К себе пойдёшь?
— Нет, давайте просто погуляем. Надоело, когда за каждым шагом следят.