— А разве не так?
— Нет, конечно. Пуанты — это тебе не туфли от Теренн, в которых можно отправляться на бал, едва достав их из коробки.
Балерина сначала разбивает носок молотком, что бы был несколько помягче, потом колотит по стельке. Иногда стельку совсем выдирают. Подошву трет о терку, подпиливает самый кончик туфли, и прошивает эту дыру суровыми нитками — все это нужно, что бы не скользить по полу. Иногда, прежде чем надеть, туфли слегка мочат, что бы лучше сели по ноге. Ленты к туфлям балерина тоже зачастую пришивает сама.
Софи попыталась завязать ленту.
— Надо не так.
— А как?
— Смотри.
Судя по ловким движениям рук, обычно неуклюжей Эриды, пуанты она надевала частенько.
— Откуда ты всё это знаешь?
— Так я года два балериной быть хотела. Все спектакли с Императрицей смотрела.
— Помню, я тебя несколько раз в ложе видела.
— Я просила отца отдать меня в Императорскую балетную школу. Он был не против. Императрица приезжала к нам. Меня смотрела. Я жутко боялась, но показывала ей всё, что могла. Отцу прямо сказала — балериной быть могу, но дальше второй солистки не поднимусь. Того, на что не хватает таланта, можно достичь упорной работой, а я известная лентяйка. К тому же, люблю покушать. И мне сразу разонравилось быть балериной. Не хочется быть второй.
— Я тоже второй быть не люблю. Слушай, а покажи что-нибудь! Ведь даже императрица сказала, что ты можешь быть не худшей балериной.
Эрида зачем-то перекручивает ожерелье так, чтобы оно, как пояс, болталось на талии.
Эрида резко вскидывает ногу почти на сто восемьдесят градусов. Обхватив ногу руками, стоит так несколько секунд. Усаживается на шпагат. Софи чуть рот от изумления не открыла.
— Ну и растяжка у тебя, Эр!
Эрида вскакивает. Делает два оборота, наклоняется вперед. Резко вскидывает вертикально вверх ногу. Руки заводит за спину.
— Во как я ещё могу!
Софи вскакивает.
Миг — и она в такой же позе.
Носом почти касается носа Эриды.
Обе смеются.
Встают нормально.
— Не знала, что ты такая гибкая.
— Это ещё что, ты Марины не видела, увидь её императрица — точно бы стала умолять Императора, что бы он её в балетное училище определил.
— С чего ты взяла?
— Я ей показывала, что могу, ей понравилось, и захотелось повторить. И у неё всё получилось. Я ей сказала про балет, а она ответила, что профессиональные балерины — самые дорогие проститутки страны, и что со времен Прошлого Правления, когда Императорская труппа была коллективным гаремом императорской семьи, изменились только посетители, но не характер борделя.
— Интересно, кто ей это сказал?
— Все, и никто. Она обожает делать неочевидные, но верные выводы из очевидных вещей. Она сказала: «Императрицу так зовут не из-за того, что она здорово танцует, а потому, что она с отцом дружила столь же близко, как Кэрдин в свое время».
Софи промолчала. Слухи и ей известны, и она, хотя и считает их правдивыми, предпочитает не говорить на подобные темы. Лучше перевести разговор на что-нибудь другое.
— Почему же ты на гимнастике чуть ли не последняя?
— Не знаю. Когда на меня люди смотрят, я как-то теряюсь. Мышцы словно деревенеют.
С усмешкой изучают отражение. На Эриде шляпка, очки, несколько длинных перепутанных жемчужных ожерелий, свешивающихся ниже пупка, и балетные туфельки.
У Софи бархотка на шее, ещё одна на середине бедра левой ноги, мехове боа через плечо.
Переглядываются.
— Правда, мы замечательные?
Обе хохочут.
— А теперь ты мне позируй: ложись на бок спиной ко мне.
Так и не одевшись, лежат на кровати, листая альбом репродукций.
— Представляешь, что будет, если эти рисунки найдут?
— А что может быть? Висит же в Императорском музее портрет Эоны Сордар. На ней тоже ничего нет, а ей лет десять — одиннадцать, не больше.
— Ты бы ещё служанок с фресок в старых мирренских гробницах вспомнила!
— Вообще — то, судя по ожерельям и прическам, там и принцессы изображены. Не вполне понимаю, почему изображение обнаженной женщины — искусство, а если нашей ровесницы — то у художника могут быть проблемы с законом.
— Ну, у Пархена проблем не было, хотя его изображения школьниц на пляже взбесили некоторых феминисток. Они даже привлечь за растление его хотели.
— Там всё было чисто, мне Кэрдин говорила, отцу, кстати, эти рисунки понравились, но он об этом сказал, только когда негласная проверка закончилась. Художник ему напомнил какого-то известного иллюстратора из другого мира.