Как часто она видит такой ужас? Как давно это продолжается? Она выросла в таком ужасе, или когда-то было иначе? Я был уверен, что она росла как тепличный цветок, но увиденной сейчас заставляет задуматься, так ли это было.
Соня не хотела отпускать меня обратно в квартиру, но я велел ей вызвать полицию и спокойно ждать меня, потому что решить всё это в любом случае надо.
Уродец пришел в себя и полетел с лестницы сразу же, а те люди продолжали бухать и веселиться, словно ничего не происходило и вовсе.
Выглядываю на улицу, чтобы убедиться, что с Соней всё в порядке, и возвращаюсь обратно. Мудак лежит снова без сознания на ступеньках на втором этаже и я просто переступаю его и захожу в квартиру.
— На выход, быстро! — говорю громко, чтобы меня услышали. Они смеются и несут какую-то чушь, им не до меня и не до чего угодно другого. — Вечеринка закончилась.
— Кто сказал? — спрашивает какой-то мужик, наконец-то поворачиваясь ко мне.
— Я сказал.
Уходить они не собираются до тех пор, пока я не даю одному из них в морду. Сопротивление никто не оказывает, они все в дрова, у них банально нет сил. На то, чтобы избавиться от всех лишних уходит примерно минут десять. Они падают на ходу и все хотят залить в себя ещё стопку перед уходом. Мерзость.
За Соню не переживаю. Она сидит в закрытой и тонированной машине на другой стороне от входа в дом — я переставил тачку. Поэтому дожидаюсь, когда в квартире остаётся только двое. Вот они. Родственнички. Смотрят на меня с подозрением, презрением и непониманием, кто я такой и что мне от них надо.
— Ты кто такой? — наконец-то оживает мужик. Я не знаю, как его зовут, но в целом мне плевать, есть ли у него вообще имя. Для меня он не особо может считаться человеком.
— Меня зовут Мирослав. Я… — думаю, как представиться получше. Начальник Сони? Я тогда никакого авторитета, а тем более угрозы для них не представлю. Нужно что-то существенное. Придется легенду для Марины вынимать из рамок. — Я жених Сони.
— Соньки-то? — удивляется женщина. — Надо же, дура дурой, а мужика отхватила себе.
Это Соня дура? Ничего себе заявление.
— Ради бабок ноги раздвинула, — со злостью говорит мужик, — Выросла шлюхой.
Я не успеваю ничего понять или придумать, как буду действовать. Я просто хватаю его за ткань какой-то застиранной кофты, поднимаю со стула и прижимаю к стене, припечатав затылком.
По венам от злости вместо крови лава течет. Как мне обидно за неё… как меня выворачивает от ненависти к этим людям за то, что бедная девочка переживала с ними.
— Ещё хоть один раз, — говорю ему, встряхивая за грудки, — что-то подобное я услышу, ты полетишь с лестницы следом за своим дружком.
— Отпусти его, отпусти! — вопит женщина, цепляясь за мои руки.
— Лучше бы ты так волновалась, когда полчаса назад ваш дружок в соседней комнате хотел Соню изнасиловать! Где вас, блять, только делают таких уродов.
Отталкиваю мужика и выхожу оттуда, наполненный уже не просто злостью, а ненавистью. Надо успокоиться. Соне и так тяжело, ей нужен спокойный, а не психованный я.
Торможу между лестничными пролетами. Дышу. Слышу звуки ссоры из квартиры Сони. Выясняют что-то… надеюсь то, кто из них больший урод. Если так, то будет ничья.
Успокаиваюсь и возвращаюсь к Соне. Замечаю, что мудака на ступеньках уже нет. Дружки, видимо, забрали.
Сонечка сидит на переднем сиденьи и держит бутылку воды в руках так крепко, словно та может стать ее спасением, не меньше. В глазах пустота, на щеке синяк, а на руке кровь. Твою мать…
— Сонь… — говорю негромко, касаясь пальцами ее руки. Она вздрагивает. — Ты полицию вызвала?
Она качает головой. Нет. Почему нет-то?
— У дяди Юры друг участковый. Смысла нет. Сейчас, когда уже все закончилось, он даже браться не будет. Мог только саму шайку разогнать, но вы и без него с этим справились.
— Я понял… — вздыхаю. Ну что за пиздец такой? — Куда тебя отвезти?
Жмёт плечами. Я догадываюсь, что ей некуда, раз она тогда к Еське с Демидом приехала. Но вдруг.
— На работу? — то ли утверждает, то ли спрашивает. — Работать надо.
Завожу машину. Работать я ей, конечно, не дам, но вариант сейчас лучший. Там Еся, там я. А вечером что-нибудь придумаем. Но туда она точно не вернётся. Мне нужны живые сотрудники. И морально и физически. Да и как мужчина я не могу себе позволить девчонку совсем юную туда отпустить, зная, что она пережила там.
Сонечка сидит на пассажирском совсем как котенок маленький, выглядит еще юнее своих лет, беззащитная, совсем крошечная. За такое состояние девчонки хочется вернуться и всех причастных спустить с лестницы, чтобы почувствовали на себе хотя бы каплю ее боли.
Меня выворачивает наизнанку от вида синяка на ее челюсти. Я понимаю, что это удар, самый банальный и дико болезненный.
Как, сука, взрослый мужик может ударить девчонку? Что должно быть в голове? Хрупкую, сука, девушку! Да она в два раза меньше него, как в голову вообще прийти могло?
Меня потряхивает от злости. Сжимаю руль сильнее положенного и бросаю на Сонечку взгляды каждые несколько секунд. Она смотрит в окно, а в глазах пустота, словно и не видит, что происходит за пределами машины, совершенно точно думает о чем-то своем.
День совершенно идиотский, надеюсь, он хотя бы закончится немного лучше, чем начался и продолжается до сих пор. Мы приезжаем на работу, но Соня настолько потеряна, что даже не сразу осознает, что мы уже на месте. Очухивается только когда открываю дверь с ее стороны и подаю руку. И вкладывает свою, выходит спокойно, как робот, делая всё на автомате.
И даже когда входим внутрь — сворачивает по привычке за стойку, словно и правда думая, что я разрешу ей работать.
Веду ее в свой кабинет, усаживаю на диван, прошу дождаться меня и убегаю за Есей. Я, честности ради, без понятия, где у нас аптечка и как вообще правильно вести себя с девчонкой сейчас. Мне нужна помощь. Нет… она нужна Соне. И я точно знаю, что могу найти ее в Есе.
Глава 13. Соня
Так пусто… Вот ничего не хочется. Даже моих любимых круасанов с вишней не хочется, хотя мне хочется их всегда.
Челюсть болит… Неприятно ноет. И рука тоже. Кажется, порезалась одним их осколков, когда тот мужик разбил окно на моем балконе.
Рядом со мной Еся, она обрабатывает рану. Говорит, что неглубоко и зашивать не надо, и это меня радует. Я до ужаса боюсь уколов, иголок и всего прочего. Если бы пришлось зашивать, я бы не пережила. Она заклеивает ранку пластырем и дает в руки пакет со льдом. Прикладываю его к ноющей челюсти и закрываю глаза от удовольствия: так хорошо ощущается это.
Мирослав Сергеевич что-то делает в другом углу своего кабинета, я пытаюсь понять, но не вижу толком ничего. Он стоит спиной и загораживает весь обзор.
А потом поворачивается и я вижу в его руках чашку. С чаем. Аромат на весь кабинет, но приятный, не жуткий.
— Пей, Принцесса, — говорит он мне, протягивая чашку.
— Интересно, есть в мире хоть один сотрудник, кому еще начальство делает чай своими руками? — пытаюсь улыбнуться, но боль в челюсти не дает сделать этого, поэтому реплика остается не особо эмоциональной.
— О, кто-то уже шутит, — улыбается Есенька, — идем на поправку? Ты как?
— Да в порядке, — жму плечами. Ничего нового я там не увидела. — Просто испугалась сильно. Ну, и меня конечно никто еще не бил, было неприятно.
Я боковым зрением замечаю, как сжимает Мирослав Сергеевич кулаки и слышу шумный выдох. Ой. Я что-то не то сказала, да? Просто голова не соображает, я без задней мысли, вообще-то…
Еська сжимает мою ладонь своей рукой и улыбается поддерживающе, и меня немного, совсем капельку, но отпускает. Не то чтобы я собиралась прыгать в окно с двадцатого этажа от всего произошедшего, но всё равно сложно. Потерянность, непонимание, всё-таки грусть. Это непросто, как бы я ни пыталась храбриться.