Он не был даже на похоронах отца. Позднее узнал, что Дерюгин застрелился. Были запутаны дела, меланхолический характер, с Марфой Михайловной, может быть, не ладил. Вернее, что все вместе. Викентий Дмитриевич и матери не видел больше, вероятно, потому она так ему и запомнилась, какая она была в то утро. Вырос в Саратове у дальних и бедных родственников покойного отца. Мать, вероятно, хорошо платила за него. Вскоре она опять вышла замуж за Камышлова, о котором раньше Викентий ничего не слышал. Когда вырос, посылки прекратились, или, может быть, Диевы не отдавали их на руки Викентию, хотя с виду и казались людьми честными. От Саратова запомнил жары летом, морозы зимой, песчаную Лысую гору, пыль у старого собора и голубоватый уступ на повороте Волги – Увеки. Казалось, что там всегда было солнце.
Встреч с матерью он не искал и не избегал их. Маленькая обида с детства осталась: он не мог простить ей, как она тогда сказала: «уберите его»!
Университет, занятия печальные и не совсем удачные литературой по маленьким журналам, потом военная обязательная служба, – все шло как-то мимо, не усиливая и не разгоняя общей меланхоличности, туповатой и спокойной.
Теперь, идя домой, он сам удивился, почему его так мало все интересует, и вдруг увидел, что, прожив почти тридцать лет, он ничего не испытал, никакого сильного чувства или волнения, – и что до сих пор всего острее его пронизывает незабытый голос матери: «уберите его, Назар!», и белая, только-что вымытая рука, медленно поднятая, которая, как живая, вдруг торопливо спряталась за спину в то серое, мартовское утро.
Викентий Дмитриевич прошел по Гороховой почти уже до Фонтанки, как почувствовал, что за ним кто-то идет. Он не был чрезмерно нервен, так что нужно было очень упорно следить за ним, чтобы он это заметил. Обернувшись, он увидел небольшого старичка с шаткой походкой и умильным личиком, одетого по-мещански, но чисто. Дерюгин остановился, – и старик уткнулся в витрину убогого часового магазинчика. В стекле Викентий разглядел оловянные глаза, бритое лицо в кулачек и поднятый воротник. Постояв секунду, словно собираясь переходить улицу и пережидая извозчиков, Дерюгин снова тронулся. Старичек, шагах в десяти, тоже пошел эа ним, на его взгляд улыбнулся, потом даже приподнял шляпу. Викентий решил подождать его, чтобы отделаться. Лицо было совсем незнакомое и не очень приятное, какое-то надоедливое. Да и настроение у него было вовсе не располагающее к новым знакомствам. Он даже с тоскою думал, что у Диевых будет много посторонних лиц: наверное оба Полотка, может быть, Клавдия Алексеевна Ибикова, медик и о. Иринарх, кто-нибудь совсем незнакомый, всегда приведут. Сегодня, сейчас хотелось побыть в тишине, или поехать кататься… еще лучше на лодке. Викентий взглянул на Фонтанку, Троицкий собор, на ясное голубое небо с дымком и подумал, как странно, что он никого не любит, т. е. романа у него никакого не было.
Старичек еще раз приподнял шляпу, тоже стоя шагах в трех от Дерюгина. Викентия толкают прохожие, и уже многие стали обращать на него внимание. Еще секунду и подошел бы городовой.
– Не узнаете? – старик в третий раз приподнял шляпу.
– Да я вас и совсем не знаю! – отвечал Викентий, смотря во все глаза, но как-то рассеянно, на маленькое бритое лицо. Тот вдруг понизил голос и произнес конспиративно:
– Викентий Дмитриевич Дерюгин?
– Да я – Дерюгин Викентий Дмитриевич, но все-таки не помню, где я вас мог видеть.
Он сам почему-то стал говорить вполголоса.
– Еще на Екатерининском канале…
У Викентия вдруг вылетело из памяти, какой такой Екатерининский канал, и он спросил с совершенной простотою:
– На каком Екатерининском канале? Старик поморгал глазами и прибавил:
– Маленьким еще-с…
Дерюгину показалось так смешно, что он видел этого старика маленьким, что он улыбнулся, воскликнув:
– Ну, это вздор какой-то!
– Я – Назар, Полтинников… Назар. – запамятовали, Викентий Дмитриевич?
«Уберите его, Назар!» – вспомнилось Дерюгину, и все, все всплыло в памяти, особенно белые руки матери, которые она так быстро спрятала за спину.
Викентий покраснел и вдруг заторопился пожать руку лакею, который не смутился, а, наоборот, с большою готовностью вложил Дерюгину в ладонь свою маленькую горячую ручку. Дальше было совершенно неизвестно, что делать? Стоять на углу людной улицы было смешно и непроизводительно. Пошли вместе молча. Викентий Дмитриевич не понимал, чего от него нужно Назару. Тот семенил молча, стараясь попасть в ногу с довольно большими шагами Дерюгина.