Неужели в самом деле Государь не понимает? Неужели распространяющиеся как пожар стачки, забастовки и крестьянские волнения не пугают никого в его ближнем окружении? Неужели даже тот факт, что в столице власть де-факто наполовину перешла к красным Советам, не могут пробить броню этого равнодушия? Не верю. Но другого объяснения нет. Кощунственно думать так о Государе, но, похоже, он и в самом деле не понимает…
Надо будет еще раз поговорить по проводу с Герасимовым. Жесткий он человек, не слишком приятный в общении, иной мог бы сказать – солдафон, но сейчас я радуюсь, что во главе Санкт-Петербургского Охранного отделения стоит такой человек, как он. Ох, насколько я нуждаюсь в обстоятельном разговоре с ним за чашкой чая, с глазу на глаз! Но оставить Москву сейчас решительно невозможно. Особенно с учетом того, что, возможно, из-за очередной железнодорожной забастовки вернуться назад не удастся. Так что же мне делать? Как достучаться до Государя?
Громкий стук в дверь прервал его размышления. Зубатов удивленно поднял взгляд и открыл было рот, но дверь уже распахнулась, впуская гостя. Ага. Кислицын Олег Захарович собственной персоной, кто же еще! Уволю секретаря к чертовой бабушке…
– Добрый вечер, Сергей Васильевич, – негромко произнес Кислицын, и на губах директора замер недовольный окрик. Что-то было в его тоне такое…
Кислицын решительно захлопнул дверь перед носом пытающегося удержать его секретаря и повернулся к Зубатову.
– Прошу прощения за вторжение, – все тем же негромким уверенным тоном произнес он, – но мне нужно с вами поговорить. Немедленно.
– Присаживайтесь, Олег Захарович, – Зубатов кивнул на стул. – После доклада Крупецкого я решил, что вы проваляетесь в постели как минимум до завтра. Что случилось?
– Что случилось… – задумчиво произнес Олег. – Не суть важно. Скажем, дурной сон. Видите ли, Сергей Васильевич, сегодня я почти весь день посвятил раздумьям.
– Это обнадеживает, – Зубатов потер воспаленные красные глаза. – Не так часто вы этим занимаетесь, как хотелось бы. И каков результат раздумий?
– Скажите, Сергей Васильевич, – Олег постучал пальцем по подбородку, – все действительно так плохо? Я имею в виду ситуацию в стране?
– Что? – делано удивился директор. – О чем вы говорите?
– Я говорю про всякие слухи-шепотки, гулящие по Охранному отделению, – пояснил Олег. – За последнее время я наслушался их когда явно, а когда и случайно. Ваши сотрудники перепуганы, Сергей Васильевич, перепуганы тем, что надвигается на страну. О грядущей революции говорят чуть ли не как о неизбежном факте.
– Мало ли что говорят, – пожал плечами Зубатов. – Говорят, что в Москве кур доят…
Несмотря на внешнее спокойствие и иронию, он чувствовал, как его колотит мелкая дрожь. Почему его странный подопечный внезапно решил завести этот разговор?
– Сергей Васильевич! – Олег наклонился вперед и уставился прямо в глаза директору. Спустя пару секунд тот не выдержал и отвел взгляд. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, как вы понимаете. Вы лично понимаете, а не официальные циркуляры из столицы гласят. Давайте, я слушаю.
По спине директора пробежал легкий холодок. Внезапно он понял, что его действительно подмывает излить душу этому странному человеку. Да, он с самого начала не мог противиться напору его непосредственного, почти щенячьего любопытства, как невозможно противиться напору любимого ребенка, но сейчас чувство присутствовало совсем иное. Словно тугая часовая пружина где-то внутри рвалась высвободиться, раскрутиться мощной волной, разнести в клочья мешающие ей препятствия…
– Не понимаю, почему я должен перед вами отчитываться, – ледяным тоном произнес он. – Тот факт, что я принял участие в вашей судьбе…
– Бросьте, Сергей Васильевич, – отмахнулся Олег. – Я Эталон, а вы, хотя и наверняка принадлежите к первой страте, всего лишь подстраивающаяся под меня психоматрица. Я же по глазам вижу, что вам хочется высказаться. Валяйте, я слушаю.
Зубатов, прищурившись, взглянул на него. В глубине души зародилась и начала нарастать волна гнева.
– Олег Захарович, – с расстановкой произнес он, – тот факт, что вы не совсем здоровы…
– Я полностью здоров, в том числе психически, насколько это возможно в данных обстоятельствах, – оборвал его Олег. – Сергей Васильевич, поймите: это очень важно. Ваше мнение для меня принципиально: вы – тот человек, с которым я весьма плотно общался весь последний месяц. Ваше мышление настолько здраво, насколько это вообще возможно в окружающем нас мире. И мне отчаянно необходимо знать, что вы думаете по поводу текущей ситуации.
Директор Московского Охранного отделения растерянно посмотрел на собеседника.
Здраво насколько возможно? Одно из двух: либо господин Кислицын свихнулся окончательно и бесповоротно, либо… Все его существо возмутилось против этого "либо", но внезапно он понял: ему хочется верить сидящему перед ним человеку.
Верить… и опереться на него? Вздор. Как можно опереться на полусумасшедшего?
– Все очень плохо, – как в полусне услышал он свой собственной голос. – Скажу вам честно: я растерян. Ситуация в Москве аховая, но Государь этого не понимает…
– Стоп! – Олег поднял руку. – Давайте по порядку. Первое, что меня интересует, это ваш государь. Что означает "не понимает"? Фигура вы достаточно крупная, чтобы при необходимости выйти на самого Императора. Вы информировали его о своей точке зрения? Обычным способом, по инстанциям, или же через голову начальства?
– Информировал, – кивнул Зубатов. – В том числе через голову. Вот ответ, – он движением пальцев подтолкнул по столешнице все еще лежащее перед ним письмо министра внутренних дел.
Олег протянул руку, взял письмо и быстро пробежал его глазами.
– Эк вас приложили, – задумчиво пробормотал он. – Впрочем, если ваш Император до сих пор находится во второй, а то и в третьей страте… Может правитель страны все еще быть в третьей? А почему нет? Это многое объясняет, в том числе его невосприимчивость к новой информации. Ох, дорого бы я дал, чтобы узнать, какой сценарий сейчас раскручивается! Ладно, потом. Сергей Васильевич, давайте по порядку. Мне нужен анализ настроений по всем социальным группам. Начнем с правящей бюрократии, потом пройдемся по буржуазии, крестьянам и промышленным рабочим. Итак, как вы можете в целом охарактеризовать настроения в исполнительном аппарате?..
Час спустя Олег утомленно откинулся на спинку стула.
– В общих чертах понятно, – задумчиво произнес он. – Если резюмировать, основным источником проблем является сосредоточенная в столицах и крупных городах прослойка промышленных рабочих, подзуживаемая подпольными революционными партиями. Крестьянство и буржуазия пока не так критичны, хотя, безусловно, и ими тоже придется заниматься не сегодня-завтра. Рабочие… Каково процентное соотношение этой группы по отношению к общей массе населения?
– Процентное соотношение? – Зубатов потер лоб. – Я не слишком хорошо помню данные последней переписи населения, да и те, наверное, за семь лет уже устарели, но общее количество промышленных и сельскохозяйственных рабочих должно составлять что-то около семи-восьми процентов от населения. Только промышленных… ну, если предположить, что это пять процентов, думаю, мы не слишком сильно ошибемся.
– Только пять процентов… Понятно. Между прочим, я был в казармах, где они живут. И я прекрасно понимаю, почему революционеры находят в лице рабочих таких благодарных слушателей, а то и последователей. Как вы полагаете, если начать планомерно улучшать их жизненные условия, снимет ли это напряжение?
– Напряжение… – усмехнулся Зубатов. – Нет, Олег Захарович, как вы мне сами весьма убедительно рассказывали, речь давно идет не о напряжении, а о перегретом паре в паровом котле. И я не могу не согласиться с вами. Интересно, а как вы намереваетесь улучшить их жизненные условия?
– О, эта процедура отработана, – дернул плечом Олег. – Модифицируем законодательство, вводим фиксированную продолжительность рабочего дня на уровне восьми часов, повышаем минимальную заработную плату, меняем тарифную сетку, прорабаытваем типовые трудовые договоры и тому подобное. А там и до Пути Справедливости недалеко, – он печально улыбнулся. – Заводчиков придется через колено ломать, ну да они у вас, как вы сами говорите, в силу еще не вошли.