Вагранов с интересом посмотрел на него.
– Звали девицу, случайно, не Оксаной? – осведомился он.
– Да. Как?.. – вздрогнул доктор. – А, ну да. Наверняка ты ее видел, раз уж и с Кислициным знаком. Да, Оксана. Среднего роста, жгучая брюнетка, глаза серые, небольшая родинка под правым глазом, лет семнадцати-восемнадцати на вид. Знаешь, я постарался ничему не удивляться и вообще выбросить эту историю из головы. А то и самому свихнуться недолго. – Он слабо усмехнулся. – Но вот вчера приехал ко мне Раммштайн. Он модный и дорогой врач общей практики. Обычно лечит мигрень у богатых истеричных дамочек, но вполне профессионален. Мы с ним изредка раскланиваемся на разных приемах и конгрессах. Так вот, он был в полном экстазе.
Оказалось, что эта Оксана каким-то образом оказалась у него на приеме. Я не стану вдаваться в подробности, на сей раз уже совершенно точно врачебная тайна запрещает, но… физиология этой девицы, по утверждению Раммштайна, совершенно невероятна. Я бы от себя добавил – просто нечеловеческая. Вот так, друг милый.
– Нечеловеческая? – медленно, словно смакуя это слово, произнес Вагранов. – Ну и дела… Миша, ты в этом уверен?
– Я ни в чем не уверен, – хмыкнул доктор. – Знаешь, я уже давно разуверился в Боге, – он бросил взгляд на поблескивающую в потемках икону, – но сейчас мне хочется встать на колени и горячо помолиться, чтобы он вразумил меня. Я старый и многоопытный человек. Психиатр, прошу заметить! Я перевидал на своем веку немало людей – от просто слегка тронутых до совершенно сумасшедших. Я встречал немало удивительных вещей, удивительных – но вполне объяснимых с точки зрения рационального мышления. Но Кислицын… Женя, бритва Оккама здесь не работает. И он, и его подружка явно выходят за рамки обыденного. И я просто не знаю, что думать.
– Да уж, ситуация… – невесело улыбнулся Вагранов. – Но мне-то что делать?
Может, действительно порвать с ним, пока еще не поздно?
– Если тебе интересно мое мнение, Женя, – Болотов снова нацепил пенсне и уставился на доцента немигающим взглядом, – то на твоем месте я бы руками и ногами вцепился в Кислицына. Он абсолютно безвреден и не желает никому зла, за это я ручаюсь своей профессиональной честью. Мне он в последние дни, когда пришел в себя, больше всего напоминал этакого любопытного щенка, с интересом осваивающего новый мир. Он дружелюбен и… как ты это назвал, совершенно свой.
Помоги ему – и ты об этом вряд ли пожалеешь. С Зубатовым связан? Ну и что?
Зубатов не Макиавелли, и у него своих дел по горло, чтобы в такую сложную провокацию с непонятными целями тебя впутывать. Так что расслабься и получай удовольствие. Разумеется, приглядывай за ним получше, чтобы он по незнанию не влез в неприятности.
– Постараюсь, – согласился Вагранов, невольно вспомнив эпизод на квартире Бархатова. Ох, как бы из этого дружелюбного щенка не вырос ненароком волкодав! – Обязательно постараюсь. Но все же, как ты думаешь – кто он и откуда?
– Никак не думаю, – честно ответил Болотов. – И тебе не советую – во избежание повреждения рассудком. Прости прими его как данность. Все равно наши предположения наверняка окажутся неверными. Ты как, хочешь еще чаю?
Буря бушевала над Российской империей уже не первый год. Тихая и сонная доселе страна стремительно просыпалась. Аграрная экономика переживала периодические неурожаи и связанный с ними голод. Уже давно существовали способы, позволявшие резко увеличить урожайность, но крестьянская община, связанная круговой порукой и общим владением землей, не позволяла применять их на практике. Многие разоренные крестьяне снимались с земли и направлялись в города в надежде найти там лучшую долю.
Основная масса людей попадала на заводы и фабрики – российская промышленность как раз вошла в период ускоренного роста, и ей требовались рабочие руки. Однако положение чернорабочего, которое только и могли занять неграмотные, ничего не умеющие вчерашние земледельцы, оказывалось немногим лучше крестьянского. Тяжелый ручной труд от зари до зари – двенадцать часов в день, а иногда и больше, без выходных, за нищенскую плату, с трудом позволявшую сводить концы с концами и зачастую заметно уменьшаемую жестокой системой штрафов. Дискриминация женщин, гораздо меньше мужчин получавших за тот же труд, ужасающий травматизм и презрительное отношение владельцев заводов превращали жизнь поденного рабочего в разновидность ада. Школы для несовершеннолетних, которые были обязаны существовать при фабриках, зачастую работали через пень-колоду, и если на крупных предприятиях их деятельность еще удавалось более-менее наладить, то на мелких их чаще всего просто не существовало.
Фабричная инспекция, до 1903-1904 годов более-менее справлявшаяся с разрешением конфликтов между заводской администрацией и рабочими, из-за нехватки сотрудников к 1905-му почти захлебнулась в нарастающей волне происшествий, фактически превратившись в беспомощного наблюдателя. Отсутствие четкой формальной базы и огромное количество документов, которые необходимо принимать во внимание, заставляло инспекторов принимать решения на свой страх и риск, опираясь исключительно на здравый смысл и чувство меры. Расчетные книжки рабочих, каждый раз составленные по уникальной форме, правила внутреннего распорядка, табели денежных взысканий по нескольким категориям, списки разрешенных денежных вычетов, справочные цены на главные товары (хлеб, мясо, крупа, керосин и так далее), заборные книжки… И здравого смысла зачастую оказывалось слишком мало, чтобы обойти опасные подводные камни. А в некоторых случаях инспектора просто не могли вмешиваться – многие предприятия просто не входили в рамки их компетенции.
Жизненные условия рабочих мало способствовали их умиротворению. Чаще всего личное пространство сводилось к койке в казарме или в комнате наемного дома, на которой ночью спали, а днем хранили вещи. В огромных казарменных помещениях, где отсутствовали даже перегородки, вперемешку жили взрослые, дети, старики и молодежь. Уединиться было практически невозможно, и вся жизнь, включая самые неприглядные и интимные ее аспекты, проходила на глазах у соседей. Многие рабочие искали забвения в водке, пропиваясь подчистую, и алкоголизм достигал ужасающих размеров как среди мужчин, так и среди женщин. В некоторых местах сознательные мужчины и женщины объединялись и добивались запрета на размещение шинков и кабаков в ближайших окрестностях завода, но такие успехи оставались редкостью. И люди спивались, травмировались и погибали, убивали друг друга по пьяни… Некоторые бунтовали – слепо и яростно, не разбирая правых и виноватых, а некоторые начинали всерьез задумываться над устройством общества.
Революционные идеи, упрощенные до примитивного "грабь награбленное!", шли в массы и находили там живой отклик.
В этой мутной воде сновали и ловили свою рыбку, большую и маленькую, разнообразные проходимцы, выдававшие себя за революционеров, и революционеры, пользовавшиеся идеологией как прикрытием для откровенно бандитской деятельности.
Активно орудовали "боевые организации" и социалистов-демократов (позже добавивших определение "большевиков" к своему названию), и социалистов-революционеров, и анархистов, и прочих течений в сложной подпольной жизни. Впрочем, во время "эксов", как в обиходе именовались "экспроприации", а проще – вооруженные налеты на банки, ювелирные магазины и денежных курьеров, они ничем не отличались друг от друга, а все вместе – от грабителей с большой дороги, и награбленное зачастую шло не столько в казну партии, сколько в личные карманы налетчиков.
Но налеты являлись далеко не единственным источником денежных средств для революционеров. Буржуазия – промышленники и купцы, недовольные отсутствием прав и засильем аристократии, восторженная "общественность", откупающаяся подачками от своей совести – эти денежные источники били не иссякая. Полученные же благодаря грабежам и пожертвованиям суммы, пусть даже наполовину оседая в карманах "народных защитников", шли на создание сети подпольных типографий, явок, закупку оружия, ввоз из-за рубежа нелегальной литературы и финансирование рабочих дружин, стачек и забастовок. И, что самое скверное, многие, очень многие выдающиеся люди, умные, честные и нравственные, оказывались втянутыми в подпольное движение, внося свой вклад в уничтожение существующего общества, искренне надеясь, что новый мир окажется светлым и счастливым.