Он принял независимый вид, побарабанил пальцами по груди, проверяя наличие во внутреннем кармане пиджака свернутого удостоверения, и независимой походкой двинулся к толпе. Однако не успел он пройти и десятка шагов, как оттуда грохнул выстрел, потом второй, третий… Револьвер, автоматически определил Олег. Судя по звуку, из тех, что называют "бульдогами". Он растерянно замер на месте, а один из казаков беспомощно всплеснул руками и осел в седле, упав грудью на лошадиную холку. Остальные тут же вскинули карабины, снова ударили выстрелы.
Началась беспорядочная кутерьма. Толпа завизжала, застонала, закружилась на месте, начала быстро растекаться по сторонам, оставляя за собой безжизненные или корчащиеся тела, а казаки направляли лошадей в самую ее гущу, сбивая людей с ног и отчаянно работая нагайками и шашками.
В его сторону бросилась небольшая группа мужчин, судя по одежде – рабочих или мелких приказчиков, преследуемая двумя казаками – зубы оскалены, физиономии искажены яростью, хрипящие лошадиные морды с вытаращенными глазами и пеной на губах словно возникли из ночного кошмара. Вдруг время пошло очень медленно, и Олег разглядывал медленно плывущие в воздухе лошадиные крупы, летящие из-под подков комья грязи, прикрывающих голову руками беглецов, и сердце медленно и отчетливо стучало в висках.
"Что ты стоишь, идиот?" – вспыхнула в голове мысль. – "Они сейчас будут здесь!
Думаешь, они задумаются над тем, кто был в толпе, а кто просто проходил мимо?" Раздвигая руками густой воздух, Олег словно в ночном кошмаре развернулся и изо всех сил, едва переставляя ноги, побежал от надвигающейся на него опасности.
Дорогу он не разбирал. Мелькали какие-то проходные дворы, скверики, мрачные многоэтажные доходные дома и полуразвалившиеся частные домишки… Сердце колотилось все сильнее, бухало в такт догоняющим шагам, в левом боку возникла острая боль, словно от загнанного в печень шила. Сколько он пробежал, он не знал, но вскоре боль и нехватка воздуха вынудили его остановиться. Он оперся о забор, тяжело хватая ртом воздух и стараясь не думать о саднящей боли в боку и центре груди, а шаги набежали сзади и затихли. Тяжелая рука хлопнула его по плечу.
– Что, товарищ, душа в пятках, а? – весело спросили из-за спины. – Ну все, все, ушли. Отстали, сатрапы. Отдышись толком, теперь можно.
Олег обреченно повернул голову. Ему во все тридцать два зуба улыбался здоровый парень в кумачовой рубахе под кожаным жилетом, широких штанах, заправленных в начищенные сапоги, и кожаном же картузе. Физия у парня явно была из тех, от которых млеют все красные девицы, а возраст едва ли перевалил за двадцать даже с учетом местных особенностей взросления.
– Перетрухал, ага? – спросил парень. – Я тоже слегка спужался. Петька, дурак, из револьвера стрельнул, и кто просил, спрашивается? Не, дурак он, дурак, ему лишь бы пострелять. Оторвут голову когда-нибудь. Ну, зато сатрапа он подстрелил, ужо будут знать!
Он залез за пазуху, извлек клочок бумаги, кисет и начал ловко сворачивать самокрутку, снисходительно посматривая на пытающего восстановить дыхание Олега.
Сам парень, казалось, почти даже и не запыхался.
– Ты-то, я гляжу, прилично одетый, ага? – добродушно спросил он. – Скажи, дядя, тебя-то чего на митинг занесло? Ты из сочувствующих, аль просто любопытство заело?
– Любопытство, – вяло кивнул Олег. Жжение в груди ослабело, и говорить было уже не так больно. – Послушать хотел, о чем говорят, да вот, понимаешь…
– Ага, еле ноги унес, – сочувственно кивнул парень, поджигая самокрутку и выпуская длинную струю вонючего дыма. – Бывает. Только ты, дядя, не туда слушать ходишь. На митинге мы против сатрапов выступаем, а они нас за то лупят. Сволочи, – он сплюнул на землю, – мы их словами, а они нас ружьями да нагайками!
Олегу совсем не казалось, что стрельба из "бульдога" проходит по классу словесной борьбы, но свое мнение он благоразумно оставил при себе.
– Ну ничего, – парень картинно выпустил еще одну дымную струю, – недолго царским прихвостням осталось. Народ сбросит ярмо, и тогда все эти казачки попляшут под нашу музыку. Ты, дядя, как, знаешь что о народе? Раз митингами интересуешься, значит, в правильном направлении мыслишь, ага?
Олег кивнул. Похоже, его местная удача в очередной раз столкнула его с кем-то, мягко говоря, находящимся не в ладах с законом на революционной почве.
Интересно, и что он мне предложит?
– Правильно! – одобрил его кивок парень. – Правильно мыслишь, товарищ. Однако же тебе просвещаться надо, а не просто по улицам от казачья бегать. Хочешь, приходи к нам, послушаешь умных людей. Я-то что, я красиво говорить не обучен, а вот есть у нас люди, так их слова до самого сердца пробирают. Что, хочешь послушать, ага?
– Ну… не знаю… – Олег замялся. С одной стороны, это как раз то, чего он хотел: понять ту, мятежную, сторону. С другой – наверняка Зубатов заставит его стучать и на этих ребят, делать из них "секретных сотрудников". А хочет ли он этого?
– Вот и молодец, дядя, – широко ухмыльнулся парень. – Несознательный ты еще, ну да это дело поправимое. Значица, завтра вечером, часам к пяти, приходи в Колокольников переулок, дом три, это неподалеку от Рождественского монастыря по Трубной улице. Скажешь, Васька Еркин звал. А пока бывай, мне в лавку пора возвращаться, а то хозяин убьет.
Парень выпустил еще одну струю дыма и вразвалочку пошел по переулку. Только сейчас Олег понял, что не имеет ни малейшего понятия, куда его занесло и что за глухие заборы его окружают. Он открыл было рот, чтобы окликнуть словоохотливого парня, но передумал. В конце концов, не маленький, не заблудится.
Колокольников переулок, дом три… Да уж, ну и дела. Идти? Или не идти? Он повернулся и побрел в ту сторону, откуда прибежал. Определенно, тот, кто его засунул в этот мир, обладает весьма странным чувством юмора. Или это у него самого с головой не все в порядке? Еще и Крупецкий на его счет пройдется. Чего, спрашивается, он вообще бежал? Прижался бы себе к стеночке, авось и не тронули бы…
Крупецкий, однако, злоехидничать не стал. Услышав о происшедшем, филер пришел в ярость. На мгновение Олегу почудилось, что тот сейчас ударит его. Однако поляк сумел сдержаться. Несмотря на багровую физиономию, его голос звучал почти ровно:
– Если пану Кислицыну угодно добиваться, чтобы меня выбросили на улицу, словно никчемную собаку, пусть пан так и скажет! По крайней мере, я смогу заранее подыскать себе другую работу. Дворником, например, в приличном доме – больше меня после такого позора никуда не возьмут.
– Я не хотел… – попытался было возмутиться Олег, но Крупецкий оборвал его:
– Когда ребенок разбивает вазу, он тоже говорит, что не хотел. Пан Кислицын, попытайтесь поставить себя на мое место. Меня приставили к вам в непонятно каком качестве – то ли стражника, то ли экскурсовода. Начальство в категорической форме приказало мне ни на шаг от вас не отходить. В то же время я то и дело теряю вас из виду. То вы сидите в комнате наверху, и мне остается лишь догадываться, там ли вы еще и не сбежали ли через окно, то ускользаете от меня неожиданным манером. А я за это получаю от начальства выволочку. Мне это надоело. Я сейчас же иду к пану Зубатову и прошу его освободить меня от обязанности вас сопровождать. Видит бог, отделение отчаянно нуждается в филерах, и я нанимался сюда совсем не за тем, чтобы разыгрывать из себя няньку.
Следующие пять минут Олег убеждал его в том, что случаев, подобных сегодняшнему, больше не повторится, пустив в ход все свои сценические таланты. Наконец, краска потихоньку сползла с лица филера, и тот, облегченно вздохнув, согласился не докладывать об инциденте Зубатову.
– Но помните – в последний раз! – угрожающе пошевелил он усами.
– Да-да, в последний! – быстро согласился Олег. – Однако же что мне делать с этим приглашением?
– Пся крев… – пробормотал Крупецкий себе под нос. – За это пан Медников взгреет меня отдельно. Я обязан доложить ему о случившемся, и он обязательно спросит, как же я не оказался на месте, чтобы срисовать этого Ваську Еркина…