«Это очень много значит для Хоуп», — добавила Аделаида, причем неизвестно с каким подтекстом, но с явным нажимом.
Сама идея такого пиршества выглядела абсурдной. Приглашенные дамы почти поголовно соблюдали различные диеты, и столь обильное угощение, выставленное на стол, могло вызвать у некоторых лишь раздражение. К тому же Хоуп и Джек на свою свадьбу пригласили более трехсот гостей. Они уже получили кучу подарков, в основном столовое серебро, хрусталь, фарфор, тостеры, вазы для икры, наборы полотенец и не менее сотни простыней. Подобное количество постельного белья никакая самая страстная супружеская пара не смогла бы истрепать за годы любовного пыла. Кстати, к каждому комплекту прилагались еще и дубликаты — вдруг парочке захочется среди ночи сменить простыни на другие, того же цвета.
И все-таки Пенелопе пришлось потратить целую неделю, выкроенную из своего драгоценного времени, для организации этой глупой женской вечеринки и на поиски более или менее оригинальных подарков.
Скоро ее квартиру заполнят шумливые женщины, начнут щебетать что-то о переживаниях невесты накануне свадьбы, выпивать без меры, а постепенно пьянея, скатываться на уличный жаргон. И постоянно восхвалять внешние и скрытые достоинства Хоуп.
Пенелопе уже сейчас, еще до прихода гостей, хотелось взвыть от тоски. Она так гордилась своей квартирой на солнечной стороне, с высокими потолками, удобным расположением комнат и видом на Бостонский залив, приобретенной два года назад и оплаченной полностью лишь недавно, что обошлось ей в тысячи часов изнурительного труда в адвокатской конторе. Две спальни, маленькая гостиная и столовая ее вполне устраивали, но не предназначались для многолюдных сборищ. Ей и ее двум кошкам вполне хватало такого пространства. Может, она предпочла бы жить в квартале более современной застройки, без ассоциаций с ненавидимым ею домом отчима и матери на мысу, почти погруженном в океан, но то было ей не по средствам. Женатые пары, объединяя свои деньги, селились где хотели, а она была одиночкой. Даже риелторы, предлагавшие ей квартиры, сразу читали это на ее лице, хотя она была в меру хорошенькой. Они не восхваляли близость детских садов и престижных школ, а упирали на тишину и покой.
Ожил дверной звонок.
Пенелопа взглянула на себя в зеркало. Ей говорили, что она унаследовала генетическую красоту Праттов — каштановые волосы, пышные брови, темные выразительные глаза.
«Ты необыкновенная», — твердила дочке Аделаида, но Пенелопа с детства почему-то чувствовала, что мать кривит душой. Взрослеющая дочь выбивалась из нормы, принятой на пляжах и теннисных кортах Манчестера. Там господствовала мода на блондинок. Городок был заполнен подобными экземплярами с выпирающими вперед бюстами, и Пенелопа все время вспоминала разбушевавшихся свинок из «Скотного двора» Оруэлла.
Хоуп вырастала в совсем другой ауре — всеобщего восхищения. Она выделялась из общего стандарта, однако именно это, в отличие от сводной сестры, привлекало к ней внимание. В чем заключался подобный секрет, Пенелопе не дано было понять. Каких бы высот она ни достигла — и диплома с отличием, и удачной карьеры, — никто ее не боготворил, а успехи принимались как должное, со скудно отвешенной мерой похвал. Для отчима и для клана Лоуренсов старшая дочь Аделаиды всегда была прибившейся чужой овечкой, и ничто не могло повлиять на этот факт.
Изобразив на лице приветливую улыбку, Пенелопа открыла дверь.
Вторжение началось.
Вскоре ее гостиная заполнилась именно теми особами женского пола, каких она себе и представляла, рассылая приглашения по составленному матерью списку. Здесь присутствовало и старшее поколение — приятельницы Аделаиды и Билла, которые знали Хоуп с рождения, женщины с обесцвеченными химией жесткими волосами, с массивными золотыми ожерельями и браслетами на запястьях, в телесного цвета колготках, несмотря на летнюю жару. Губы у них были одинаково покрыты яркой помадой, а облачалось это поколение в блузки на пуговицах, открывающие морщинистые шеи.
Другую группу гостей составляли подружки Хоуп, выпускницы привилегированных частных школ, худые девицы в пестрых брючках или упакованные в обтягивающие юбки от «Лили Пулитцер». Свои шейки они украшали единственной ниточкой жемчуга, не выпячивая богатства родителей, зато к деталям будущего «великого» дня Хоуп проявляли жадное любопытство, вероятно, калькулируя в уме, во что это обойдется. Хоуп была первой из этой стайки, кто выходит замуж, и им надо было прикинуть, как можно организовать собственный путь к алтарю.