Саки
Несостоявшееся знакомство
Мэрион Эгглби беседовала с Кловисом на единственную тему, которую она всегда охотно обсуждала, – о своих отпрысках, их разнообразных недостатках и достоинствах. Кловис не был в настроении слушать. Молодое поколение Эгглби, изображаемое невероятно яркими красками в стиле родительского импрессионизма, не возбуждало в нем энтузиазма. Зато у миссис Эгглби энтузиазма хватало на двоих.
– Эрик вам понравится, – говорила она скорее с целью вызвать его на разговор, чем в надежде на то, что сказанное ею случится.
Кловис уже успел прозрачно намекнуть, что едва ли воспылает симпатией по отношению к Эми или Уилли.
– Да-да, я уверена, что Эрик вам понравится. Он всем нравится, кто с ним знакомится. Знаете, он мне напоминает эту известную картину, изображающую юного Давида, – не помню, кто ее написал, но она очень хорошо известна.
– Уже одного этого достаточно, чтобы восстановить меня против него, случись нам много видеться, – сказал Кловис. – Только вообразите себе, как, к примеру, за партией в бридж «аукцион», когда сосредоточенно пытаешься вспомнить, какую карту первоначально объявил твой партнер и какую масть сбросил соперник, мешает то, что кто-то настойчиво напоминает портрет юного Давида. Да это кого угодно с ума сведет. Повстречайся мне Эрик в подобной ситуации, я бы его возненавидел.
– Эрик не играет в бридж, – с достоинством произнесла миссис Эгглби.
– Не играет? – спросил Кловис. – Это отчего же?
– Воспитание не позволяет моим детям играть в карты, – сказала миссис Эгглби. – Вот игру в шашки я поощряю. Эрика считают замечательным игроком в шашки.
– Поощряя игру в шашки, вы подвергаете свое семейство большому риску, – заметил Кловис – Один мой знакомый, тюремный священник, рассказывал, что среди самых страшных преступников, с которыми ему приходилось встречаться, то есть людей, приговоренных к смертной казни или к продолжительным срокам тюремного заключения, не было ни одного игрока в бридж. Напротив, среди них он знает по меньшей мере двух квалифицированных шашистов.
– Не понимаю, что общего у моих мальчиков с преступниками! – с негодованием произнесла миссис Эгглби. – Они воспитаны самым тщательным образом, уверяю вас.
– Значит, вы беспокоились насчет того, что же все-таки из них получится, – сказал Кловис. – Вот моя мать никогда не тревожилась насчет моего воспитания. Она лишь следила за тем, чтобы меня поколачивали через подобающие промежутки времени и учили тому, какая разница между добром и злом. Разница какая-то есть, но я, видите ли, позабыл, в чем она состоит.
– Забыть, в чем разница между добром и злом! – воскликнула миссис Эгглби.
– Понимаете, я одновременно изучал естественную историю и множество других предметов, а ведь все не упомнишь, не правда ли? Когда-то я знал, какая разница между сардинской соней и соней обыкновенной, и что дубонос появляется на наших берегах раньше кукушки, или наоборот, и во сколько лет морж становится взрослым. Полагаю, и вы когда-то знали всякое такое, но готов биться об заклад, вы все это позабыли.
– А это и не нужно помнить, – возразила миссис Эгглби. – Однако…
– Тот факт, что мы оба все это позабыли, доказывает, что это важные вещи, – прервал ее Кловис. – Вы, должно быть, замечали, что забываешь всегда нечто важное, тогда как малозначительные, ненужные подробности надолго остаются в памяти. Взять, к примеру, мою родственницу Эдит Клабберли. Ни за что не смогу забыть, что ее день рождения приходится на двенадцатое октября. Мне совершенно все равно, какого числа у нее день рождения и родилась ли она вообще. И тот и другой факт кажутся мне абсолютно ничего не значащими или, скажем, ненужными – у меня куча других родственников. С другой стороны, когда я нахожусь в гостях у Хильдегард Шрабли, то никак не могу вспомнить одно важное обстоятельство – заслужил ли ее первый муж свою незавидную репутацию на ипподроме или на бирже, и вследствие этой неуверенности спорт и денежные отношения с самого начала исключаются из разговора. О путешествиях тоже нельзя говорить, потому что ее второй муж вынужден был навсегда поселиться за границей.
– Мы с миссис Шрабли вращаемся в совершенно разных кругах, – сухо заметила миссис Эгглби.
– Ни один человек из числа тех, кто знаком с Хильдегард, не может поставить ей в вину то, что она вращается в каком-либо кругу, – сказал Кловис. – Жизнь представляется ей безостановочным движением с неисчерпаемым запасом горючего. Если ей удается кого-то заставить заплатить за горючее, то тем лучше. Не могу не признаться, что она научила меня многому такому, в чем с ней не сравнится ни одна другая женщина.
– Чему, например? – спросила миссис Эгглби, напустив на себя вид, который сообща принимают присяжные заседатели, вынося коллективный приговор.
– Ну, среди прочего она обучила меня по меньшей мере четырем способам приготовления омара, – с благодарностью вспомнил Кловис. – Все это, конечно, не впечатляет. Люди, воздерживающиеся от радости общения с карточным столом, ни за что не способны оценить более изысканные удовольствия, которые предлагает стол обеденный. Полагаю, что способности обоих столов дарить удовольствия атрофируются потому, что ими не так часто пользуются.
– Одна из моих тетушек серьезно заболела, съев омара, – сказала миссис Эгглби.
– Доведись нам получше знать историю ее жизни, мы бы обнаружили, что она часто болела еще до того, как съела омара. Не станете же вы скрывать, что у нее были корь, грипп, головные боли от расстройства нервов, истерия и прочие вещи, которые бывают у тетушек, и всем этим она переболела задолго до того, как съела омара? Тетушки, которые хотя бы один день чем-то не болели, встречаются крайне редко. Лично я ни одной не знаю. Конечно же, если бы она съела его, когда ей было две недели от роду, это могло бы быть ее первой болезнью и последней. Но если бы такое случилось, думаю, вы бы так и сказали.
– Мне пора, – сказала миссис Эгглби тоном, в котором не прозвучало и намека на сожаление.
Кловис неохотно поднялся и изысканно поклонился.
– Я с таким удовольствием побеседовал с вами об Эрике, – произнес он. – С нетерпением жду, когда я с ним смогу познакомиться.
– Прощайте, – ледяным тоном сказала миссис Эгглби.
И добавила про себя:
«Уж я позабочусь о том, чтобы этого не случилось!»