Жуткая расправа на какое-то время успокоила страсти, но Гонсевский видел, что это лишь временное затишье. Он уже примеривался, где на крепостных стенах удобнее разместить пушки, чтобы отбиваться от возможного нападения коварных подданных Владислава Жигимонтовича. У всех крепостных ворот была выставлена круглосуточная охрана в полном вооружении, русским запретили носить оружие. Семисоттысячное население гигантского города еще более ожесточилось от этих мер предосторожности.
«Все вы вместе нам только на закуску, нам не к чему брать в руки ни оружия, ни дубин, сразу закидаем вас насмерть колпаками», — так, по словам французского наемника капитана Жака Маржерета, служившего у поляков, отозвался на призыв Гонсевского к благоразумию кто-то из черни. Москвичи смеялись в лицо полякам, задирая их оскорбительными словами: «Эй, вы, косматые, теперь уже недолго, все собаки будут скоро таскать ваши космы и телячьи головы, не быть по-иному, если вы добром не очистите наш город».
«Косматыми» и «телячьими головами» поляков звали в Московии из-за их непривычно длинных для наголо стригшихся русских причесок и любви к телятине, запрещенной тогда в России по религиозным соображениям. Полякам отказывались продавать товары на рынках, а если и продавали, то драли втридорога.
«Москаль, почему ты с нас дерешь? Разве мы не одного и того же государя люди?» — возмущался польский покупатель.
«Ни один поляк у меня ничего не получит, пошел к черту!» — с ненавистью отвечал торговец.
Москвичи открыто называли принца Владислава «щенком», а его отца, короля Сигизмунда, «старой собакой», которым лучше не появляться в России. Надвигалась буря.
Все более драматичной становилась ситуация и на северо-западной окраине России, где неотвратимо приближалась схватка Якоба Делагарди с Новгородом. В сентябре 1610 года Семибоярщина послала из Москвы в Новгород князя Ивана Салтыкова для приведения к присяге Владиславу столицы русского Севера. На дорогах, ведущих к Новгороду, Салтыков поставил заставы, чтобы изолировать город от «немцев», как обычно именовали отряды Делагарди, и от «воровских людей», действовавших от имени Лжедмитрия и призывавших новгородцев перейти на его сторону.
Расположившись лагерем в семи верстах от Новгорода, Салтыков вступил в переговоры с воеводой Одоевским и митрополитом Исидором. Бояре и церковная верхушка были готовы сразу целовать крест Владиславу, опасаясь, что иначе их захлестнет волна анархии, как это случилось с аристократией в соседнем Пскове. Однако купцы и простые горожане отказывались верить московскому посланцу на слово. Они не пускали Салтыкова в город до тех пор, пока из Москвы не вернется новгородская делегация с утвержденными списками крестного целования польскому королевичу. Наконец посольство явилось с необходимыми доказательствами, и Новгород присягнул Владиславу. Иван Салтыков обязался от его имени «Литовских (так часто называли всех подданных польского короля. — А. С.) никаких людей в город не пустить, и Новгорода и новгородских мест от Немецких и от воровских людей оберегать».
Как объяснял Салтыков в своем письме Сигизмунду и его сыну, некоторые города Новгородских земель, в которые он направил грамоты с требованием целовать крест Владиславу, отказывались это делать, поскольку поляки вели себя в уже присягнувших польскому королевичу городах как на оккупированных землях. Салтыков просил Сигизмунда издать указ, чтобы его подданные «тех городов и уездов не воевали, и крестьяном и всяким людем никаких обид и насильства не чинили, и кормов не правили, и крестьян не побивали и пытками не пытали, и тем бы твоих Государевых людей не жесточили, чтоб то слыша иные городы, которые в воровской смуте, против Вас Великих Государей не стояли».
Наспех собранное московским правительством войско, посланное для освобождения Ладоги, разбежалось «с бедности», но в октябре Новгород снарядил новый большой отряд с пушками, осадивший Делавилля в Ладоге. Предприимчивый боярин готовил новые силы против шведов, собираясь выбить их из Ладоги и из лагеря под Корелой, как только встанет зимняя дорога. Пока же новгородские власти забрасывали Делагарди письмами, в которых обвиняли полководца в нарушении данной им Жолкевскому клятвы и обманном захвате новгородских дворян и купцов в качестве заложников. Упреки в поступках, недостойных благородного человека, в конце концов так разозлили Делагарди, что 9 ноября 1610 года он призвал новгородских воевод Одоевского и Долгорукого «закончить с неблагородными и постыдными писаниями, если только вы не хотите, чтобы посыльный с очередным письмом не закачался на виселице».