— Извините, босс, но мы не знаем. Правда!
Ли вздохнул и проводил негров печальным взглядом. Когда они ушли, он задвинул на двери засов. Этот засов — и возможность самостоятельно то задвигать, то отпирать его — был единственным символом свободы, доступным Ли в его комнате в угловой башне замка Робсона в Вашингтоне.
…Все случилось удивительно обыденно. Он задержался на работе, проверяя, как продвигаются работы по постройке танкера для одной малайзийской фирмы. Во всем здании «Модерн шипбилдинг» оставались только он сам, секретарша и сторож.
Сторожа, как и секретаршу, очевидно, усыпили близкой по составу к хлороформу аэрозолью. А когда Ли, чуткое ухо которого встрепенулось из-за подозрительного шума, выглянул из кабинета, ему направили в лицо струю этого же вещества. Он свалился, потерял сознание. Очнулся уже на борту самолета, летевшего над Тихим океаном. С самолета его и охранника сбросили на парашютах. Они опустились в воду рядом со скоростным катером на подводных крыльях, который подобрал их и доставил до частного аэродрома неподалеку от Сан-Франциско. От Ли не стали скрывать, что его приводнение и посадка на скоростной катер произошли неподалеку от атолла Куре — двойника острова Мидуэй, лежавшего в 150 километрах к северу.
На прибрежном частном аэродроме под Сан-Франциско их ждал проворный турбовинтовой «Хавилланд». Приземлившись в середине маршрута для дозаправки, он доставил Ли в Вашингтон. Вся операция была проведена американцами. Но хитрый доминиканец, получив информацию от Дика, подменил катер, и Ли оказался у него.
Кореец вздохнул, взял изящные белые палочки дня еды и прикоснулся к «собайги кимчи» — капусте, нафаршированной устрицами.
— Гм, — пробормотал он несколько мгновений спустя, — приготовлено не хуже, чем в Корее.
За «собайги кимчи» последовала миниатюрная плошка с «кичангом» — сырыми крабьими ножками, залитыми огненным соусом из красностручкового перца. «Кичанг», по корейским понятиям, считается закуской перед двумя основными блюдами — «бульгоги» и «собайги кимчи». «Бульгоги» представляет собой вершину корейского кулинарного искусства в области приготовления мяса. Ли любил сам готовить «бульгоги» и оценил поваров корейского ресторана в Вашингтоне. Они проделали все требуемые традицией операции: опустили тонко нарезанные куски говяжьей вырезки в смесь соевого соуса, сахара и специй и уложили затем на металлические прутья жаровни. Мясо пропиталось дымком березового угля и таяло на зубах. Оно даже не успело остыть за то время, что везли его из ресторана в дом Робсона.
Трапеза Ли завершилась «синсунло». Он пододвинул к себе большой бронзовый горшок с крышкой, похожий на русский самовар. Внизу горшка устроена небольшая жаровня, а через середину его проходит труба. Из нее вился легкий сизый дымок. Куски говядины, смешанные с кусочками репчатого лука и ароматическими травами, кладут на дно горшка. Сверху их засыпают мелко рубленными вареными яйцами, дольками огурца и моркови, говяжьей печенью, грецкими орехами и слегка поджаренными орехами гинкго. Сразу же после этого горшок закрывается тяжелой крышкой, а в жаровне раздувают угли. Через двадцать минут «синсунло» готово.
Вытерев жирные пальцы о вышитое полотенце, Ли налил в низкую глиняную плошку «Паем-соол» — тонизирующий ликер, который получают, помещая целую змею, гадюку, в 95‑процентный спирт, полученный из риса. Зажмурившись, сделал несколько глотков.
По телу стала разливаться блаженная теплота. Но Ли не почувствовал себя умиротворенным. Наоборот, чем сильнее он пьянел, тем больше ненависти испытывал к Робсону. «Негодяй! — задыхаясь, прошептал кореец. — Обещал заплатить за лодку полтора миллиона долларов. Деньги должен был перевести на мой счет сегодня. Разумеется, этот мошенник не перевел их!»
Негодование Ли было так велико, что он с размаху швырнул глиняную плошку в стену. Плотная шкура леопарда, в которую попала плошка, самортизировала удар. Взвыв от ярости, он бросился на пол и вцепился в край ковра, пытаясь сорвать его с места.
Когда край ковра отогнулся, Ли заметил под ним маленький клочок бумаги. Глядя на него, он почему-то устыдился своего внезапного порыва, превратившего его в дикого зверя. Схватив бумажку, Ли медленно распрямился.
«Боже, накажи проклятого Робсона!» — было начертано на бумажке. Чуть ниже шла торопливая подпись: «Мануэль Эскобар».