Она раздобрилась и пустила Зорьку в комнату, указав на Марианнину койку.
Койка была узкая, ровненько застеленная чистым одеялом. На стенке желтолицая «Монна Лиза», вырезанная из журнала. И больше ничего. Зорька поглядел вокруг: над другими, более пышными постелями — и плавающие по чернильной воде лебеди, и цветные фотокарточки с золотисто-розовой обсыпкой. На тумбочках батарея флаконов, все с картинами.
«Икону повесила, — подумал Зорька, вернувшись глазами к «Моне Лизе», — а больше ничего нету…»
В окошко через занавеску сеялось июньское солнце и собиралось в играющее пятно на коврике возле Марианниной кровати. Зорьке захотелось накрыть это пятно сапогом, но он побоялся истоптать чистый коврик. Он сидел и томился.
Марианну он увидел еще в окошко. Она несла пучок непоспевшей земляники, обложенный травой-белокрайкой. На Марианне было светлое платье и черные мальчиковые ботинки, так знакомые Зорьке. И он вдруг почувствовал, что у него даже сил нет подняться с табуретки, на которой сидел.
Разговору их никто мешать не стал. Тут насчет этого существовал между девчатами неписаный закон. Правда, из любопытства они сунулись посмотреть, но тут же, выпровоженные Домной, ушли куда-то к соседям. Но разговор все равно не клеился.
— У вас что, выходной?
— Да. А у тебя?
— Мы летом без выходных. Ягод насбирала?
— Хочешь?
— Зеленые еще. Я ведь не медведь…
И вдруг Зорька, собравшись с духом, сказал:
— Ты думаешь, я бы тебя бить стал? Да я сам вон как напугался!
У Зорьки на чистой рубашке у самого ворота раскололась пополам пуговка. Она, наверное, резала ему шею, но он этого не замечал. А Марианна только и смотрела на эту пуговку.
— Яблочко еще не выздоровел? — осторожно спросила она.
Зорька оживился:
— Прямо не выздоровел! Серая ему зализала. Уже бегает вовсю. К покосу без матки выгонять будем.
— Разве скоро покос?
— Недели через три. Придешь?
Марианна молчала. Зорька нерешительно подвинулся к ней.
— Уж ты меня прости! А то, верь слову, прямо жить неохота!
Тут они в первый раз встретились глазами. Казалось, еще немножко — и Марианна тоже подвинется к нему, и они будут сидеть, как зимой сидели под игру метели и под сонное причитание Зорькиной матери.
Но Зорька промахнулся.
— Шла бы ко мне насовсем. А то чего ты тут, по баракам этим, наглядишься? Хорошим девкам тут делать нечего.
Все тепло в глазах у Марианны сразу загасло.
— А что тут у нас, в бараках, плохого? — почти резко спросила она. — Как ты можешь говорить?.. Вообще-то я уже поняла, что у тебя очень отсталые представления. И если хочешь знать, барак — это было при царе. А теперь общежитие. Понятно?
Зорька остолбенел. А Марианна решила его не жалеть.
— Ты вроде Шурки. Ей всегда казалось, что все люди плохие. Это потому, что она очень темная.
Оскорбленный сравнением, ошеломленный, Зорька смотрел затравленно и одиноко. А Марианна продолжала:
— Почему я должна идти к тебе? Ты даже не спросил, — может быть, мне хочется поехать куда-нибудь далеко. Например, на Камчатку.
— Пошто же на Камчатку? — чуть слышно спросил Зорька.
— Ну, на Северный полюс, где белые мишки.
Он решил, что она над ним смеется. Но что-то удержало его от взрыва. Он отвернулся и стал напряженно думать.
— Я бы тоже с тобой на Камчатку… — наконец тихо сказал он. — Да вот мать…
После этого он глубоко вздохнул и взял шапку.
— Пойду я тогда…
И ушел забыв даже отдать гостинцы, которые были у него в кармане. Когда опомнился, то выкинул их в бурьян около забора. Услышав за собой шорох, вздрогнул и обернулся: кулек со сладкими орехами уже теребила какая-то собачонка.
— У, морда! — сказал Зорька и вытер слезы.
Теперь он уже точно понял, что для Марианны не годятся те слова, которыми можно сговорить другую девчонку. Но иных слов он, к сожалению, пока не знал.
Когда-то вдоль этой дороги стояли рыжие сосны, ровные и гладкие, как новые кегли. И по их стволам, отмеченным стрелами подсочки, текла, засыхая на солнце, густая белая смола.
Теперь здесь остались только низкие, заросшие травой пни, и по вырубке, открывшейся солнцу, белел земляничный лист, обещавший богатые ягоды.
Марианна шла в Тихое. За Мурояном она сразу разулась и верст восемь пробежала легко и быстро. Пути она почти не помнила, но ноги вели ее, и она, минуя вырубку, вышла туда, куда надо.
Зеленые елки, растущие вокруг Тихого, уцелели. На усыпанной иголками и спрятанной от солнца земле цыплячьими выводками желтели лисички.