Они могли быть поразительно бесчестными. «Мы же изначально были одним существом», — выдвигали они очередной аргумент. «Неправда, — возражал я, — вы не однояйцевые близнецы», а они в ответ: «Да что ты знаешь об этом, разве ты не видел, как мы похожи?» И они вновь ссылались на медицинское заключение, спрятанное в темном конверте «Mount Sinai Hospital», где было написано, что, принимая во внимание особые, характерные признаки, их можно считать, в принципе, настоящими близнецами. «Помнишь, мы тебе читали». — «Ну, не знаю, — говорил я, — это же было на английском». — «Хочешь, мы тебе переведем?» Нет уж, увольте, никакого желания видеть, как они снова разыграют траурную церемонию с конвертом, от которой кровь стынет в жилах.
«Ну и что из этого?» — не сдавался я. «А то, что ты — одно существо и мы — одно существо, в каждом из нас половина сил каждого, значит, мы и выполняем половину работы одного существа, то есть одну треть от всего объема работы для каждого из нас двоих, ты же учил дроби в школе?» И весь этот спор затевался из-за того, кто уберет ложку со стола или расставит тарелки. Кстати, госпожа Ван Брекер наняла им домработницу, которая убирала квартиру несколько раз в неделю, а ужинали мы чаще всего в ресторанах или заказывали на дом пиццу. Но для близнецов был важен принцип.
«Видишь, как мы похожи друг на друга!» Лучше бы они этого не говорили! Я тут же вспыхивал от возмущения: «А вот и нет, вы совсем не похожи!» Но они не хотели сдаваться так просто и становились передо мной. «Посмотри на наши носы», — говорила Камилла. «И на линии головы», — вторил ей Лео. И мы скрупулезно изучали каждую черточку их лиц, записывая результаты на бумаге. У Лео при этом обычно был серьезный вид, а Камилла кривлялась, путала данные. «Главное — цельность образа», — говорила она, и мне приходилось искать эту «цельность», которая их объединяла и которую я тотчас бы разорвал, если бы до нее можно было дотронуться.
Их упрямство приводило меня в бешенство. Они отрывались от земли с невероятной легкостью, взлетали ввысь, словно два надутых гелием воздушных шарика, парили в атмосфере, где молекулы меняли свои свойства столь же быстро, как и менялось настроение близнецов, а я, прижатый к земле, выгибал шею, чтобы отражать их уколы щитом из аргументов среднестатистического землянина. И ничего не мог поделать. Я, наверное, должен был хлопнуть дверью и оставить их там — пусть сдуются и рухнут в свою неубранную комнату с неприготовленным ужином и невымытой посудой, и пусть выкручиваются, как хотят! Между собой они ссориться не будут, это мои аргументы подпитывали их страсть к искаженным логическим выводам.
Я не мог хлопнуть дверью, ибо что меня ждало за ней? Лестница, улица, незнакомые прохожие, моя комнатушка площадью десять квадратных метров в доме у метро «Мэри де Лила», факультет и домашние задания, звонки матери, интересовавшейся, какую отметку я получил за эти так и не выполненные задания, новости и телевизионные истории с еще более закрученными, чем наш, сюжетами, в них было много зла и боли, против которых я был бессилен. Снаружи, за дверью квартиры близнецов, была лишь пустота, холодная и бесплодная, в которой я чувствовал себя затерявшимся среди людей привидением.
«У нас не было столько места, как у тебя, до нашего рождения, следовательно, у нас более слабый организм», — заявляли они. «Да-да, — заводился я, — а то я забыл, сколько вы весите вдвоем, и какой у вас двойной рост! А твои мускулы, Камилла, позволь пощупать твои бицепсы — ого, да тебе только грузчиком работать!» И тут начинались поиски сантиметра, чтобы срочно измерить мускулы, для чего вытаскивались все ящики, переворачивались вверх дном шкафы, мы ползали на четвереньках, поднимая пыль, заглядывая под диваны и кровати, чихали, и, не найдя сантиметра, брали шнур от занавески и школьную линейку. «Маке а muscle[10], Рафаэль», — командовала Камилла, и я, как идиот, надувал бицепсы, Лео обмерял их, после чего вспыхивал очередной спор о массе и толщине мускулов, их форме и мощи.
О, сколько раз я замерял руки и бедра Камиллы, дотрагивался до твердых и в то же время нежных бугорков, ощущал, как напрягается кожа на ее мускулах, любовался великолепными изгибами ее тела. Знаете, что до сих пор может вызвать у меня эрекцию прямо в кафе, в автобусе, неважно где? Не очертания женской груди под тонким, облегающим свитером, не плавные покачивания аппетитных округлостей, спрятанных под юбкой, а напряжение вот таких бугорков, когда тонкая рука тянется за сумкой в магазине или хватается за поручень в метро. И если вдруг это оказывается рука парня, к тому же, с утонченными чертами лица и гладкой кожей, я сразу теряюсь, потому что у меня возникает эрекция, и зачастую парень догадывается о моем возбуждении, а я не могу скрыть разочарования, так как это лицо не Камиллы. Невыносимого разочарования. Вот почему я переключился на толстушек-коротышек вроде Элодии, — помните Элодию, подружку Поля? Упругое, слегка в ямочках тело, прямая линия от плеча до локтя, от паха до колена, ничто не твердеет и не округляется под кожей, ни малейшего бугорка, никаких признаков внутренней жизни мускулов, полное отсутствие рвущейся наружу энергии. «Мда-мда», — кивали вы головой, месье.
Да пошли вы со своим «мда-мда»! Я прекрасно знаю, уверен, что однажды наступит день, когда я полюблю. Но я не испытываю никакого умиления перед будущим Рафаэлем, в памяти которого моя милая Камилла останется жалким детским воспоминанием. Я не испытываю ни малейшего желания знакомиться с этим гипотетическим Рафаэлем, так как знаю, что он предаст меня, как предали меня вы (да, месье Мда-Мда, я видел ваш опус, вашу диссертацию на тему фантазий близнецов или что-то в этом роде), как предал меня Ксавье, как предали близнецы, как предал я Анну.
Анна не была ни толстой, ни мускулистой, а, скорее, хрупкой и уязвимой. Помню, я чисто автоматически сжал ее руку, чтобы оценить ее мускулы, как мы делали это с Камиллой и Лео, и там, где я нажал пальцем, появился огромный синяк. «Это из-за меня?» — изумленно спросил я, не веря своим глазам, а она лишь протянула мне руки: «Сожми их еще». Я воззвал к ее крови под кожей, и кровь отозвалась, поспешив мне навстречу; девушка хотела отдаться во власть того, кто возьмет на себя заботу о ней, и я невольно ретировался: «Извини, буду впредь внимательнее», однако не проявил к ней внимания, во всяком случае, того, в котором она нуждалась.
С Анной мы никогда не спорили, не засыпали друг друга аргументами, в которых можно было запутаться. Она со страхом наблюдала за нашими ссорами с близнецами, не взрываясь от возмущения, как другие наши знакомые: «Да вы идиоты!» или «Вы спятили!» Камиллу и Лео можно было сравнить с упрямыми быками, а Анна была бабочкой, но никто из нас не умел обращаться с бабочками.
Я встретил ее в спортзале, где занимался кендо ее дружок, высокий неразговорчивый парень, один из лучших фехтовальщиков. Она всегда ждала его на ступеньках. Однажды я заметил, что высокий парень больше не приходит на тренировки. «Он что, бросил кендо?» — спросил я у ребят, когда мы переодевались в раздевалке. «Нет, он уехал в Японию». — «А девчонка?» — «Какая девчонка?» — «Та, что сидит на ступеньках, она продолжает сюда ходить». — «Ах, эта!» — только и сказали они, пожимая плечами. Обычно я, нацепив на себя амуницию и выйдя на площадку, сразу начинал искать ее глазами. Я приветствовал духов, ками, но не удостаивал их, так сказать, взглядом. И, вполне возможно, что они затаили на меня обиду и возжелали отомстить той, которая похищала у них мое внимание. Иногда мне кажется, что ее присутствие в этом месте было большой ошибкой, опасной выходкой, что я должен был это предчувствовать, что надо было умолять ее никогда больше сюда не приходить, что надо было ходить с ней в бассейн, гулять в парке, где угодно, только не посреди этого леса мечей, ищущих свою жертву.
Иногда она приходила с опозданием, но все-таки приходила, садилась на одно и то же место и, обхватив руками колени, замирала. Мне было страшно любопытно, кто же ее теперь интересует, когда ее друг уехал в Японию. Однажды вечером она не пришла на тренировку, и я вдруг почувствовал, что скучаю по ней. Мысленно я называл ее девушкой со ступенек. «Зачем она ходит сюда?» — завел как-то я разговор в раздевалке. «Это ты у нее спроси», — отозвался один тип, которого я недолюбливал и который, кажется, работал менеджером в телефонной компании. «На твоем месте я бы не лез к ней», — сказал другой, неплохой малый, он, насколько я понял, работал на полставки зубным врачом. После тренировок они иногда устраивали ужины, но я, как правило, не оставался с ними, — все они уже работали, получали более-менее стабильную зарплату, я же был бедным студентом. «Она хорошенькая», — осторожно обронил я. Но мне никто ничего не ответил.