Я говорил и говорил без умолку, чтобы не дать приблизиться к нам призраку Анны, которая, казалось, бродила вокруг нас. И я старался ей помешать подобраться к сидевшему напротив меня Клоду Бланкару, зная, как подбиралась она к незнакомым парням, вся такая воздушная, недостижимая и отсутствующая, и как искала в них точку опоры, за которую мог зацепиться ее мир грез и терзаний, но даже когда ей это удавалось, она оставалась такой же воздушной, недостижимой и отсутствующей, — настолько воздушной, что легко отделялась от людей, и никто не пытался ее удержать. По-видимому, это просто было в ее природе — скользить по жизни рядом с вами, пока не наступал день, когда она взмывала ввысь, чтобы парить без руля и ветрил до тех пор, пока другой парень не подцепит ее на час или месяц. Нам с близнецами Анна казалась естественной — ни доброй, ни злой, шелковой, словно шарф, который ты с удовольствием носишь и о котором легко забываешь, но сама она хотела жить, ей хотелось сбросить с себя воздушную прозрачность, и я это сразу почувствовал. Мне удалось быстро раскусить ее, я же дока по части тайн, мне нравится проникать в души, я доволен, когда люди открывают свои сердца и открываются миру Анна хотела жить, но не смогла воспользоваться обстоятельствами. На меня вновь накатило апноэ.
— Слушай, — опять неожиданно перескочил на другую тему Клод Бланкар, — знаешь, ведь это был не я.
— Ты о чем?
— Да о близнецах. Это всё они, они хотели во что бы то ни стало показаться мне без шмоток, ну помнишь, в школьном лабиринте. Не знаю почему.
— Забудь, — обронил я.
— Ты не злишься?
— Столько воды утекло, старина!
— Да, забавно. Знаешь что?
— Ну?
— Моя подружка — близняшка, то есть я хочу сказать, что у нее есть сестра-близняшка.
Судя по его заблестевшим глазам, он не закончил еще откровенничать.
— Забавно то, что они не настоящие близнецы. Не однояйцевые, понимаешь? Это довольно редко встречается. Одна — брюнетка, другая — блондинка, моя — брюнетка.
Я чуть не упал под стол со смеху. «Однояйцевые», он произнес это слово очень быстро, стараясь никоим образом не выделять его, не поднимать над частоколом других слов в своей фразе, показать, насколько свободно он чувствует себя в новом мире, где обитают девушки, отмеченные подобной печатью судьбы, однако, несмотря на его потуги, это слово вырвалось на волю, — было очевидно, что он ослеплен его звучанием, с таким же очарованием он мог бы назвать этих девушек «принцессами».
И спустя минуту, прощаясь, он добавил:
— Вот так совпадение, правда?
Произойди эта встреча в прошлом году, я с важным видом невзначай обронил бы с коварностью змеи: «Не думаю, что это совпадение». Но сейчас я подумал: «Ступай с миром, Клод Бланкар, пока близнецы не проглотили тебя с потрохами. Ты просто узрел их на мгновение обнаженными, всего лишь раз, когда был несмышленым мальчишкой, они не обожгли тебе глаза, не превратили в безмолвную статую, тебе несказанно повезло, ступай с миром и будь счастлив с твоей поддельной близняшкой. Я принимал тебя за злого мальчишку, а ты был просто невинным ребенком, и как мне хотелось бы быть на твоем месте».
— Да здравствует спорт! — сказал я Полю, когда он вернулся за наш столик. — Да здравствует спорт!
Я не рассказал ему, о чем мы болтали с Клодом Бланкаром. Истории с близнецами и близняшками выходят за рамки наших отношений, я оставляю их для наших с вами будущих сеансов, мой господин психоаналитик. Разве не вы меня учили, что «человек не обязан говорить обо всем личном» или, к примеру, «чтобы оставаться друзьями, необязательно быть откровенными»?
— Ну что? — поинтересовался Поль, кивнув в сторону Клода Бланкара, выходившего из кафе со своими дружками.
— Ничего, — отозвался я.
Самое главное — у меня есть Поль, мой лучший друг.
Поль всегда был рядом, он был частью меня, нашего городка с его стенами, улицами и переулками, и в то же время он никогда не входил в ту частичку меня, где бродили, сталкиваясь друг с другом, Лео с Камиллой, Анна и все те, кого они привлекли за собой. Он, конечно, был в курсе, но всегда оставался вне этого круга, так уж повелось.
Каждый вечер мы возвращались из школы вместе. Мы были однолетками, он — чуть ниже меня, я — чуть выше его, он не был особо разговорчивым, я — тоже, ему очень нравился футбол, мне — не слишком. На всех школьных фотографиях мы всегда рядом. Когда я приезжаю сюда, в Бурнёф, на каникулы, то в первый же день отправляюсь к нему, либо на квартиру его сестры в городе, либо на ферму его родителей. Видео-игры, CD, DVD — он получал почти все, что хотел, я же почти ничего. У каждого из нас был мобильник, но мы обычно не звонили друг другу. Не знаю как, почему, мы стали друзьями. Я частенько витаю в облаках, и меня можно назвать, скорее, разболтанным, чем собранным парнем, а Поль всегда прочно стоит на ногах. Он широк в плечах и очень мускулист. У меня вообще-то тоже есть бицепсы, но не столь заметные, как у него. Когда он шагает по улице, то идет вразвалочку, степенно покачиваясь из стороны в сторону, словно несет на плечах невидимый груз, который при каждом шаге тянет его вниз, а я в эту минуту уже успеваю споткнуться о бордюр или набить себе шишку, потому что слишком поздно замечаю препятствие на своем пути. Я все это рассказываю, чтобы точнее объяснить природу нашей дружбы. Когда мы шли по улице, то постоянно боками задевали друг на друга, что меня нисколько не нервировало, хотя с любым другим человеком я этого не вытерпел бы. Мы, каждый по-своему, были неуравновешенными, но прекрасно уравновешивали друг друга, вот и все.
Изо дня в день, иногда целыми часами, я шагал с Полем бок о бок, и так длилось на протяжении многих лет в этом суть наших отношений. Мы исходили наш город вдоль и поперек, мы шли в школу, из школы, провожали друг друга до дома, двигались прямо, делали крюк, направлялись к какой-нибудь цели или бродили бесцельно, чтобы просто шагать вместе. Еще маленьким Поль всегда выносил на улицу футбольный мяч, и я прекрасно играл с его мячом, меня никогда не выводило из себя его бесконечное постукивание — топ-топ, — которое, однако, по-своему раздражало Поля. Но мне легко удавалось уловить его раздражение или словить чертов мяч, когда он выскальзывал у него из рук. Мы звали его пузырь, затем пуз и давали детские клятвы, положив руки на мяч и приговаривая: «пуз-пуз-пуз, я клянусь». Позже, когда мы подросли, мяч исчез, а «пуз» остался — пароль нашей дружбы. В старших классах мы часто гуляли за городом, в лесах Пьер-Леве или Куртиль, бродили по дороге на Пюи или по Галльской тропе, и еще по дорожке, что тянулась вдоль реки. Мы с Полем были в одной упряжке — и этим все сказано.
Может, именно так все обстояло и у Лео с Камиллой. Меня часто посещай мысль, что в их отношениях не было ничего особенного по сравнению с нашей с Полем дружбой — просто привычка, растянувшаяся на долгие годы. Мне также временами казалось, что их упряжка была еще банальнее, чем та, которую образовывали мы с Полем, поскольку у них и выбора-то не было: упряжка ждала их уже с самого рождения, нам же с Полем пришлось в один судьбоносный день сделать свой выбор.
Так успокаивал я сам себя. Лео и Камилла по-настоящему внушали мне страх, и я не понимал, почему боюсь какой-то малышни? Они были очень милы, совершенно не агрессивны, но я их боялся. И, само собой, не мог представить их в упряжке. Они были похожими, но в то же время каждый был и самим собой, и другим. Каждый раз, встречая их после долгого расставания, я заново испытывал одно и то же потрясение. Каждый из них был по-настоящему одинок, но вместе они представляли компанию. Это было поразительно. Они ужасно поразили меня с самого первого дня. Я никогда не видел, чтобы ребенок был настолько одинок, на них жалко было смотреть, еще никто и никогда не волновал меня так сильно, как эти двое.
Я был единственным сыном в семье, двоюродных братьев и сестер у меня тоже не было, у друзей моей матери не было детей моего возраста, и я просидел дома один-одинешенек до первого класса и встречи с Полем, моим будущим другом. Но я не отдавал себе отчета в том, что одинок. Одиночество казалось мне обычным, заурядным состоянием, в которое погружала меня рутина повседневности. И появление Поля в моей жизни ничего особо не изменило. Его тоже можно было считать единственным сыном в семье (его сестра, гораздо старше него, давно жила отдельно от родителей), он так же, как и я, привык коротать в одиночестве вечера, ночи, воскресенья и чувствовать себя одиноким в школьном дворе, во время переменок, или на ферме, в обществе своих родителей.