Лео лежал на своей кровати, Камилла — на своей. У обоих был слегка испуганный и, как это бывало, когда они оказывались в неприглядных ситуациях, отстраненный, безразличный вид. Они, казалось, не заметили моего появления. Камилла лежала на кровати не одна. Рядом с ней валялся какой-то тип, лица которого я толком не рассмотрел, но зато увидел его руки. Огромные руки, которые ползали по ее телу, их было десять, двадцать отвратительных рук. Они тянулись к ее шее, спускались к груди, коленкам, тискали ее ляжки, — у меня в глазах двоилось, троилось. «На тебе пауки, Камилла», — вырвалось у меня. Из-за высокой температуры меня колотило, а глаза жег огонь. «Пауки?» — пробормотал тип. «Клод, принеси мне швабру, сейчас мы их прикончим». Я сам не узнавал своего голоса, громового и повелительного, доносящегося откуда-то с неба, и я был рад божественной поддержке. «Швабру, Бланкар, мигом!» Бедный мальчишка рванул в направлении к кухне, тип испарился, а я рухнул на кровать Лео, прислонившись к нему головой. Два или три человека показались на пороге спальни, но тут же были остановлены ревом: «Прочь, Юпитер не любит пауков, Юпитер сейчас ими займется!» Мне стало вдруг удивительно хорошо, боги Олимпа взяли мою жизнь под опеку, в руках у меня материализовалась швабра, превратившаяся в дирижерскую палочку. «А теперь танцы!» Музыка в салоне сменилась, нежный голос шептал мне на ухо «Рафаэль», Лео осторожно поддерживал меня, моя голова покоилась у него на плече, ноги болтались в пустоте, меня куда-то несло, и вот в моих объятиях уже не Лео, а Камилла, в салоне никого нет, только она и я, изредка передо мной всплывает испуганное лицо Клода Бланкара, которому я отдаю распоряжение снова поставить ту же песню, еще и еще. Кто-то протянул мне стакан. «Ну, поскольку того желает Юпитер», — сказал я, добросовестно проглатывая беловатую жидкость. «Я дала ему две, — раздался откуда-то голос моей матери, — у него же жар, и остановите пластинку, я уже больше не могу слушать эту Карлу Бруни!» — «Жаль, — еле ворочая языком, произнес я, — как жаль, такая хорошая песня». Я слышал звон стаканов, скрип переставляемой мебели, мне казалось, что я нахожусь на попавшем в качку корабле, нежный голос, напевавший «Рафаэль, Рафаэль» постепенно затих, мы шли по улице. «Как жаль», — твердил я, но у меня не хватало сил возмущаться, я потерял божественную мощь, я был свиньей, которую вели в свинарник. «Я не могу терпеть», — произнес я, лежа уже в постели, мама приподняла меня, чтобы поменять простыню, новое белье обожгло мою кожу холодом, от этого переворачивания меня опять затошнило и потом всё — я отключился.
Позднее мне рассказали, что когда старики Дефонтены вернулись домой, мама с Клодом Бланкаром все уже прибрали, выбросили банки с бутылками, проветрили комнаты от запаха табака и травки, а швабру поставили в кладовку. «Еще хорошо, что ты в драку не полез, — вздохнув, сказала мне мать на следующий день, а может, через день, — уж очень чудной ты был». — «А что стало с теми типами?» — поинтересовался я. «О, они сразу же ушли, даже не пикнули», — как-то слишком быстро ответила она. «А близнецы, что с ними было?» — «Я уложила их в постель, вот, что я сделала, и они подчинились, как миленькие!» В ее голосе был слышен упрек, возможно, она высказалась бы еще резче, не будь я болен. Наверное, я должен был запретить близнецам пить, курить травку, да и самому мне не стоило напиваться, а может, мне нужно было поработать там вышибалой, пригласить принцессу на танец, а потом, вернувшись домой, рассказать своей мамочке о восхитительном вечере, проведенном в господском дворце. Ни слова осуждения в адрес близнецов, все камни в мой огород, где справедливость?! «Я танцевал с Камиллой», — глухо запротестовал я из глубины подушек. «Ну да, и с Лео тоже, лучше ничего не мог придумать!» Но что же я натворил? Я смутно помнил момент пьянящего всемогущества, за которым последовало обжигающее счастье, потом я, кажется, упал в ледяную прорубь, а на следующий день ко мне пришел доктор Вильнёв, у которого когда-то подрабатывала моя мать.