-Так в тетрадке же все есть. - сказал я. Разговор этот определенно меня забавлял, а пойло - обжигало. Кофе я раньше не сказать чтобы любил, ну а теперь, выходило, что делал к этому первые шаги - статус, да и кофемашину рассмотреть можно; импортная, дорогая. Неприкрученная.
-Тут дело в коллективе, понимаешь, - развел он руками. - ну и в отчетах, разумеется! Система премий и штрафов, все на моих отчетах держится, все читается и изучается. Я же, как-никак...
-Аркадь Алексеич, - перебил я. - Вы меня, конечно, извините, но я человек в этой сфере новый. Да и в офисе - тоже. Трудно это, когда приходишь в сплоченный коллектив и сразу же...
-Конечно, - перебил уже он меня. Сделал шаг, в глаза смотрит. - Вас и никто. И никак. Просто - пожелание, командный дух, а то отчеты, Николай, ну пойми ты по-человечески. Необходимо.
«Необходимость, продиктованная глупостью» - подумалось мне и я с трудом подавил улыбку.
-Так что давай-ка начинай, а то две недели уже, а все жалуются, - заключил он с сияющей почему-то улыбкой.
-Кто-то жалуется?
Он почесал нос и выдал, кажется, самую потаенную из своих мыслей.
-Да змеи наши. Все. Николай... Им волю дай, не посмотрят, что мужик ты хороший вроде, умный, только и заметят, что нелюдимый. И темы что подхватываешь неохотно. Что опаздываешь немного. Ты бы это, поменял что-ли в себе что-то, ну или в отношении. - С сожалением в голосе он чуть ли не прошептал. - Борисовна, правду сказать, рвет и мечет. Бабы к ней на доклад ну прямо зачастили. А мне - сам понимаешь, трибуналами грозит да расправами. Уволю, мол, Аркадий, и не замечу.
-Понимаю. - ответил я и попытался натужно улыбнуться. - Спасибо за совет, Аркадий Алексеич. Подводить не станем...
-Ты не это, - полушепотом продолжал он, не желая, чтобы нас подслушали. Никто не слушает, все звонят, работают, нас не замечают. - не надо. Я - горой за тебя, если придется, но отчет, сам понимаешь, обязанность. Ты попробуй, хорошо? А я за старания все напишу так красиво, преувеличивать - не врать, Коля... Мне вон тоже тяжело было - первым мужиком в конторе был...
-Обещаю. - заверил я его. - Начинаю немедленно.
-Спасибо, - произнес большой и властный начальник, незаметно схватив мою руку и тряся ее, тряся. - отчеты эти, понимаешь...тот еще труд, изложи, да выложи. Я лучше буду это, координировать. Руководить. Собачье дело - а куда деваться-то...
Я кивнул, он кивнул, холодный кофе начальства унесся прочь. Вздохнув и еле заметно качнув головой, я тотчас принялся выполнять поручение Алексеича. Сев на стул рядом с Митрохиной, я завел с ней ни к чему не обязывающий разговор, ужасно ее смутив, отвлекая от разговора с потенциальным покупателем. Мои эпитеты разрывали ее график. Мои вопросы ставили ее в тупик. Думал я, разумеется, только об одном - даже мысль о наживе на этой конторе отошла куда-то на задний план; никуда это не денется, не убежит. Другое в голове, как и всегда; бьется, бьется, надрывается...
Недели две назад пришел как обычно - разбитое лицо, хромает. Я приоткрываю дверь после работы, скриплю ей и вижу - незажившая голова, порванные штаны, как он ковыляет в свою комнату, не поднимая глаз, не говоря ни слова. И в такие моменты рвется земля и все сущее рвется тоже. Пласты всякие в голове, категории всякие нахлестываются, горькое - ядом под язык, ну а сердце холодит а не обжигает. Все это, боги, все это... Когда видишь такое, сложно думать о чем-то еще. Когда он мимо ковыляет и руку с плеча сбрасывает, ищешь давным-давно найденные первопричины и следствия. И не хочется ничего - абсолютно. Хочется забыться, потому что «вспомниться» - не получится ни за что.
В итоге, в самом итоговом итоге, я, как дурак, остаюсь один посреди своей видавшей виды кухни. Между прошлым и настоящим, отказавшийся от будущего. Его мать, которой я никогда не знал, Инга, ушедшая и боги бы с ней, да что-то не то в груди, ну и, собственно, он. Сашок Гайсанов, маленький человек, который не является ни мной, ни своей матерью. Не является он чем-то от нас лучшим или худшим; генетические особенности делают его другим, особенным, несхожим со всем этим происходящим, нечестным... Он - чужак. Посторонний в своей импровизированной клетке-улице и клетке-районе. В этой квартире, в своих увлечениях, во мне, моих словах, во всем этом... среди этой несовершенности, которая у него звучит дерзко, ненавистно, называется «жизнь-житухой». Он дальше, чем соседские дети. Дальше, чем кто бы то ни был, находясь прямо рядом, за стенкой, воспитанный, начитанный Сашок, который... да, который.