Причины российского авторитаризма
Я не случайно использовал в этом подзаголовке слово «авторитаризм», так как определение России как демократии — даже особого вида — кажется мне совершенно безосновательным. В последние годы, как известно, понимание демократии в мире стало намного более расширительным, чем было в годы холодной войны, когда водораздел между «свободным» и «коммунистическим» мирами выглядел гораздо более жестким. Попытки изобразить завершение глобального противостояния как победу демократии над диктатурой и своего рода «конец истории»[97] привели к тому, что «демократиями» начали именовать различные формы политического устройства, так или иначе предполагавшие вовлеченность граждан в избирательный процесс[98]. Это сыграло со многими политическими мыслителями злую шутку: если во времена СССР никого не обманывали организовывавшиеся в стране плебисциты, на которых уверенно побеждали представители «блока коммунистов и беспартийных», то теперь даже формально проводимые выборы начали считаться признаком «демократичности»[99]. Неудивительно, что демократии стали подразделяться на «либеральные» и «нелиберальные»[100], «полноценные» и «фиктивные»[101], а также «ограничивающие»[102] и даже «тоталитарные»[103]. На Западе начали повсеместно говорить о «совещательной» демократии[104], в России — о «суверенной»[105]. И нет сомнений в том, что число подобных эпитетов в перспективе будет только расти. Между тем следует вернуться к классическим определениям демократии — и увидеть, что главным их элементом выступает указание на способность народа «избирать и (курсив мой. — ) правительство посредством свободных и честных выборов»[106]. Если сделать здесь основной акцент на ключевое слово «сменять», то картина станет совершенно иной.
Спросим самих себя: удалось ли хотя бы раз избирателям в «демократической» России XXI века сместить с поста лидера государства Владимира Путина? Или такая возможность представилась им раньше, в бытность президентом Бориса Ельцина — ну, например, в 1996 году? Или на каких-то выборах они единодушно избирали отца перестройки Михаила Горбачёва, а затем отказывали ему в доверии? Случалось ли так, чтобы на съездах КПСС в ходе альтернативного голосования партийцы сменили Генерального секретаря (XVII съезд не вспоминать)? Кто-то выбирал Временное правительство? Пришедших ему на смену большевиков (да и как избирались — и избирались ли вообще? — те Советы, от чьего имени они захватили власть)? Или, может быть, Россией хотя бы какое-то время управляло демократически избранное Учредительное собрание? Дальше, я думаю, можно и не углубляться. В нашей стране на протяжении последней тысячи лет демократии не существовало и сегодня не существует[107]. Были периоды, когда мнение населения означало немного больше, чем обычно, но и только. Более того, для смены власти даже по воле значительных масс народа — да и то не большинства (как то было в 1917 году или в 1991-м) — требовалось… уничтожить само государство, так как иного способа избавиться от его руководителя просто не существовало (и что-то мне подсказывает, не существует и по сей день). Россия, таким образом, была и остается авторитарной страной, а редкие в ее истории периоды ослабления авторитарной власти сохраняются в памяти народа не иначе как «смута».
Я бы назвал несколько причин невозможности появления в России либеральной демократии.
Начать следует с ранее отмеченного феномена «государства» как чего-то, представляющего собой самостоятельную ценность и доминирующего над интересами общества и людей. Государство, как уже говорилось, выглядит в России как обязательное условие существования нации и поэтому фактически не предполагает к себе критического отношения. Оно не обязательно жестко персонифицировано и в сознании людей обычно идентифицируется с «властью» — сугубо российским феноменом, не обязательно совпадающим с формальным правительством. Власть в России — это специфический элитный круг, включающий в себя всех, кто не только принимает высшие управленческие решения, но и определяет формат диалога между государством и подданными, — и поэтому она не тождественна ни одному институту, но воплощает тотальность давления «допущенных» к ней на народ. Сомнения как в правоте власти, так и в полномочиях ее отдельных представителей воспринимаются как нападки на «государство», что автоматически ставит тех, кто на них решается, по сути вне закона. В современном демократическом обществе существуют группы граждан, которые могут поддерживать политическую силу, находящуюся ныне у власти, а затем, в случае ее поражения, переходить в оппозицию. Во всегда несовременной России ничего подобного не было и не может быть: если люди выступали против власти, они назывались в давние времена «ворами»[108], а в более близкие — государственными преступниками или врагами народа[109]. Даже если не использовать столь радикальных обозначений, к этим людям подошло бы (и этот термин широко использовался, например, в сталинские времена) понятие «отщепенцы» — те, кто отошел от «магистрального пути развития общества», каким он видится, опять-таки, власти. В период «оттепели» этот термин заменился на «диссиденты»[110] — и, собственно, он и является самым точным обозначением недовольных в России. Диссиденты — это те, кто не согласен с государством, но это не оппозиция; никто наверху не воспринимает их в качестве субъекта диалога. Диссиденты рассматриваются обществом как люди, не принимающие режим, — но не как те, кто способен предложить ему реалистичную альтернативу. Их могут ненавидеть и могут ими восхищаться, с ними могут смиряться или бороться — но никто не собирается принимать их в расчет. Они могут поспособствовать политическому кризису и даже свалить власть (как это случилось в период краха и распада Советского Союза), но они не могут ею стать (как это было прекрасно видно в годы формирования новой российской политической системы). Подобное отношение к несогласным существует в стране и сегодня (и оно еще самое мягкое за всю российскую историю).
97
Эта формулировка принадлежала Ф. Фукуяме (см.: Fukuyama, Francis. “The End of History?” in: National Interest, 1989, Summer, № 16, pp. 3–18) и была развита им позднее в книге: Fukuyama, Francis. The End of History and The Last Man, London, New York: Penguin, 1992.
98
См., напр.: Held, David. Democracy and The Global Order. From The Modern State to Cosmopolitan Governance, Cambridge: Polity, 1995, рр. 18–22.
99
См.: Przeworski, Adam; Alvarez, Michael; Cheibub, José Antonio and Limonghi, Fernando. ‘What Makes Democracies Endure?’ in: Journal of Democracy, 1996, № 1, pp. 50–51.
100
См.: Zakaria, Fareed. ‘The Rise of Illiberal Democracy’ in: Foreign Affairs, Vol. 76, No. 6, November/December 1997, pp. 37–48.
101
О «фиктивных (faux)» демократиях см.: Etzioni, Amitai. Security First: For a Muscular, Moral Foreign Policy, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 2007, p. 47.
102
Об «ограничивающих (restictive)» демократиях cм.: Waisman, Carlos. ‘Argentina: Autarkic Industrialization and Illegitimacy’ in: Diamond, Larry; Linz, Juan and Lipset, Seymour Мartin (eds.) Democracy in Developing Countries: Latin America, Boulder (Co.): Lynne Rienner Publishers, 1989, p. 69.
103
О «тоталитарных» демократиях cм.: Engdahl, William. Full Spectrum Dominance: Totalitarian Democracy in The New World Order, Boxboro (Ma.): Third Millennium Press, 2009, p. VII.
104
См. основные определения в: Gutmann, Amy and Thompson, Dennis. Democracy and Disagreement. Why Moral Conflict Cannot Be Avoided in Politics, and What Should Be Done About It, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1996, pp. 1–5, 12–18; более подробно см.: Bohman, James and Rehg, William (eds.) Deliberative Democracy. Essays on Reason and Politics, Cambridge (Ma.), London, The MIT Press, 1997.
105
См.: Третьяков, Виталий. ‘Суверенная демократия. О политической философии Владимира Путина’ в: Российская газета, 2005, 28 апреля, с. 8 и Сурков, Владислав. ‘Национализация будущего’ в: Эксперт, 2006, № 43(537), 20 ноября, сс. 12–14.
106
Цит. по: Diаmond, Larry. “Lecture at Hilla University for Humanistic Studies” (на сайте http://web.stanford.edu/~ldiamond/iraq/WhatIsDemocracy012004.htm, сайт посещен 8 мая 2017 г.).
107
Парадоксально, но cамым последовательным образом данный тезис сформулирован и обоснован в экзаменационном эссе студента университета Дж. Мэддисона (см.: Ochoa, Zachary. “Russia: The Democracy That Never Was”, [на сайте www.e-ir.info/2013/12/23/russia-the-democracy-that-never-was/, сайт посещен 8 мая 2017 г.]).
108
Словарь Ожегова отождествляет понятие «вор» в данном значении со словом «изменник», считая его устаревшим.
109
В эпоху И. Сталина этот термин использовался настолько широко, что был упомянут даже в Конституции СССР 1936 г. (ч. 2 ст. 131).
110
История возникновения понятия хорошо описана на сайте движения «Мемориал» (см.: https://old.memo.ru/history/DISS/, сайт посещен 8 мая 2017 г.).