* * *
Начинаю с того, что ищу подходящий мотив,
Напеваемый тихо, пока утепляются окна,
Протыкаясь ножом для бифштекса. И, ноги скрестив,
Я сижу на окне. А кругом — дождевые волокна
Заплетаются в косы, вонзаются в крышки зонтов,
Раздевают деревья (так женщин порой раздевают
После долгой разлуки) и шепчут на сто голосов
О прибытии осени. Я, наконец, выбираю
Из бесчисленных песен особенно грустную песнь,
Нарезаю бумагу, чихая от тряпок и ваты,
И вонзаюсь ножом в пустоту, как в чужую болезнь,
Как в свою лихорадку. А в комнате, прямо на парте,
Где-то между печатной машинкой и рваным носком
На страницах формата А5 притаилось дыханье
Ненаписанных текстов, оставленных мной на потом,
То есть на никогда, то есть на «не достойно вниманья»,
Захороненных вместе с закатом вчерашнего дня
И рябиновой тенью, наполненной бесом бессонниц,
Где всё лето висела на ветке тугая петля
И шуршала, качая детей, воробьев и любовниц…
* * *
Маме
И было это так: твои разжались руки,
И поезд — сердцу в такт. Перрон журчал ночной,
И кто-то поправлял сползающие брюки,
И пах сырой вокзал вещами и мочой.
Буфетчица мужчин обслуживала бойко,
Беляш съедобен был не больше, чем гнильё,
И бомж уставший спал на мраморе у стойки,
Под голову сложив имущество своё.
Уборщица мела обёртки и огрызки
И всю мирскую пыль сметала на совок,
И плакал аферист, уткнувшись даме в сиськи,
И кто-то доедал испорченный пирог.
Таксист ловил момент, купюры и монеты
И всю дорогу ныл про то, как плохо жить.
Магнитофон жевал дешёвые кассеты,
Их автор размышлял над тем, что нужно пить.
В подъезде полумрак играл на коже окон,
Соседский кот орал и скрёб чужой порог,
И месяц расцветал, хотя вчера подохнул,
И шёл в депо трамвай отсиживать свой срок…
ЁЖА ПАЛЬМОВ (Екатеринбург)
* * *
от прописей до колёс верхом на барабане
на гитарных рифах седьмое небо в кармане
и вечность качает головой откинься на спинку кресла
запад изрезан в ленты стрижами весело
стекло застучали капли снаружи простор но
снова поплавать не дадут снова насекомые спорно
кто победит партия под яблоней наискосок
солнце и выпит ликёр зачем-то после заката висок
подкрути и угол таит записку для поколений
ведь будет же время заложен был и не истлел не
вытек водой но войти не будет слишком
сухо сегодня этот день жухлой травы год прощаний мишка
сидит на мешках под лестницей лапы на месте глаз
оторван вьётся муха под ухом за шторой в этот раз
уезжает навсегда — сама неизбежность
и безысходность пыльными улицами сносную внешность
носить и сносить несносные по краям
ям сознания и неба падает птица Омар Хайям
прочитан урной косточками черешни обёрткой
от эскимо и вино и цветы — непонятно мёртвый
он привлекательнее и где же осень
при чём тут всё это торжество — не очень
ощущение стандартное тюль колеблется и юмор
не черней и ни черта не смешно июнь умер
и юный июль поскакал по улицам жёлтым
от солнца и поэтому мы устаём и ничего не можем дым
выхлопной пух тополиный абонемент смятый
в потной ладони листик заклятый
человек как таковой произрастает шевелится дышит
и разрастается киша — заполняя ниши
теперь беги в другие города спасайся отдувайся
на перроне в тамбуре далеко в шейке в вальсе
в прыжках трясогузки в дёрганьи звезды в трели
иволги ночью перепёлки ли свирели
господи звёздный а в темноте червяки личинки
спят в земле под ногами ожидая молекулярной починки
* * *
ребёнок плачет за стеной под задницей стул скрипит
чем дальше тем больше не могу читать старые письма
время болит в воздухе чёрной птицей
большое небо — как океан близко
следующая остановка — словно в окно брызги —
есть люди которым не в чем себя упрекнуть и те которым —
незачем — разве что обернуться в последний раз у светофора
помахать в заднее стекло автобуса