* * *
Пахнет ли ковыль в степи басурманской в это время года
вот о чём не думаю я в тиши кабинета а наоборот
кто ждал меня у водокачки прошлой осенью и написал оду
на погибель собачки Жучки от пуль или снарядов одного самолёта, чей пилот
не ел овсяного печенья и несмотря на это был сбит на краю тайги
что даёт нам полное право сказать не повезло бедняге
я даже считаю своим гражданским долгом посочувствовать несчастному когда кругом враги
и весь джентльменский набор как будто мы живём в Праге
в телевизионной башне посреди поля с одуванчиками на самом верху
и болонка во сне прыгает на грудь а снится будто в туннеле
завалило по самый кинжал на поясе и никак не сварить уху
из рыбы такой с плавниками — каждый раз забываю — колокольчики звенели
звенели на удочке а всё впустую всё зря
потому что логическое заключение открывает новые перспективы над
и даже если залезть на бархан откуда коротко говоря
слезть будет не так-то просто дорогие мои
* * *
Жару привезли абрикосы острие копья палестины
стоит моргнуть два ястреба математика поверни колечко
хлопни ладоши махни смычком позови буратино
нумерация головы сандалии сарафан клетчатый
водопровод пахнет морем бузина осыпается дядька ест сало
что увидишь запомни надень доспехи возьми котёнка
никакого ответа там много йода спроси русалок
под рукой не окажется лампы моим потёмкам
ДЕНИС БОРИСОВ (Екатеринбург)
* * *
Здесь налицо теперь стальные жвалы.
Ртуть отражает лучше серебра.
Я обесточен. Пыльное забрало
Не разворотишь. В этом нет добра.
Здесь тупики и путаница снится.
В таком краю бессолнечны леса,
И в них висят обрубленные птицы,
И намывают слякоть голоса.
Я погорел. На провод пялит сокол
Противный глаз. Он глиняный уже.
Его разбить пытался я наскоком,
Вожжой попав под хвост своей вожже.
Теперь клочки. Отныне будь обуглен
Спешу хотеть. Но сердце на ребре
Торчит в дыму. Закоротило тумблер.
Я обесточен в этом январе.
* * *
В этой гонке без, далеки друг другу,
Мы бежим сломя, по дурному кругу,
И к каким-то ста (телом — я, душой —
Ты) погаснем мы, и придёт большой
Всем надеждам на и смотренью в оба
Под ноги, чтоб не, с дрожью, до озноба,
Как радист — с ума, бесконечный SOS,
Я шепчу, что нам, не скрывая слёз.
* * *
И то, как жалок я и ты, моя подруга,
И то, как мало нас — в одежде или без,
И то, как мы смешны в объятьях друг у друга.
Зелёный звёздный свет вдруг высветил с небес.
* * *
Мир кончится словами:
«Спасение — тюрьма»,
(А всё, что было с нами —
Извечная зима,
Мир исключённых судеб,
Конец большой любви —
Ничтожной пылью будет,
Как ненависть внутри?)
Темнее ты не скажешь,
И ворожить смешно.
(Тюрьма отнюдь не та же,
Где забрано окно).
Спасение в обиде?
(Позволь тебе, мой свет,
Ответить сердцем в виде
Любви, которой нет).
Так вот она свобода!
Седая борода!
(В любое время года
Зима — на города.
Ты соблазнишь кого-то,
И я не устою.
Колючий снег до рвоты
Мерещится в раю).
* * *
Зернистый фирн царапается в сны,
И мой скелет таращится на скалы,
Чтоб лечь щекой под лезвие слюны,
Не в силах сделать так, чтоб ты настала
Я напишу прогнувшейся строкой,
Как лист летит — ни палый, ни гонимый,
ни пятипалый, вовсе никакой —
За ржавый беж, где свеж предел незримый.
Я каждый день, я дверь, я время бойни.
Такое скажешь — выбьешься из сил.
Трещит эфир. Один из нас — покойник.
Зернистый фирн, ты этого просил.