Потом лектор предложит вам попробовать повторять мантру Харе Кришна Харе Кришна Кришна Кришна Харе Харе Харе Рама Харе Рама Рама Рама Харе Харе и почувствовать эффект от такой медитации.
И потом дома через неделю, встав рано утром, вы усядетесь на диване под гобеленами и начнете вибрировать эти 16 слов, перебирая четки.
На сих строках нашего эссе мы закончим наше незамысловатое повествование, тем более, что герою текста давно пора почивать, так как сегодня он засиделся за творчеством аж до полуночи, совсем как Бальзак, спеша побыстрей разделаться с этим замыслом и перейти к другому, более трансцендентному, более важному и нужному. Видимо, поэтому наше эссе и завершается, что новые дела торопят.
Екатеринбург, 1997
Татьяна Тайганова
* * *
Похоть писания прозы — омерзительна. А сама проза — невинна. У неё попросту нет того органа, пользуя который, можно потерять эту самую невинность. Русская проза — существо странное, недорождённое, или что-то в этом роде. С одной стороны — двусложная формула Пушкина, Гончарова и Пастернака, похожая на H2O, с другой — Толстоевский, т. е. сложный процесс выделения белка из бледной поганки. Акушерские потуги Платонова — родить её обратно — не в счёт (хотя почему, собственно?).
Теперь о Тайгановой. У меня на столе, возле компьютера, примерно с месяц лежали три её романа. Более тысячи страниц. Я их прочел, мысленно наградив себя, естественно, тридцатью пятью званьями героя социалистического труда. Тайганова, мне кажется, так ни разу и не смогла запустить двигатель повествования. И я знаю — почему. Она сама не желает никакого повествования. Она желает доказательств. Они у неё есть. Приборы показывают — должны быть. Не важно, какие. Действительно, не важно. Доказательства — это состояние смерти, находящейся в состоянии жизни. Доказательство — форма пребывания в том месте, где ты никогда не был и вряд ли будешь, но где тебе кажется быть почему-то край как необходимо.
Конкретней о публикации: во всех трех романах есть стартовый спурт. Именно на этих отрезках Тайганова как-то контролирует ситуацию. Вот мы и взяли первые куски, выражаясь словами рубщика мяса, забитой насмерть прозы и запустили их в мясорубку электронной вёрстки. Тайганова безобразна талантлива. И это не её достоинство или недостаток. Это всего лишь условие невменяемого творчества русской женщины на рубеже века, который никогда не кончится.
В самом уютном распадке, вблизи от впавшего в спячку окаменевшего озера, жил Дом. Его тугое деревянное тело существовало медленно, а мысли вдоль сосновых волокон вызревали подолгу.
Жизнь Дому дал высокий человек, который все делал решительно и громко. Человек пришел сюда издалека, держась за поясницу и оглушительно ругаясь. Он выбрал это место, и Дом впоследствии с ним остался согласен — четыре окна вмещали все от Леса возможное.
Он появился на свет слепым срубом без дверей и окон, без крыши, печи и пола — еще только зародыш дома, но в деревянных его волокнах уже струились первые чувства. Он стоял на территории лесничества и ожидал возможности родиться окончательно.
Громкий Человек выбрал из трех возможных домов его, дружелюбно похлопал по мощному венцу бревен, раскатал на части и привез на место будущей жизни. Там для сруба уже готов был фундамент, слоистый и каменный, устойчивый и неколебимый. Около него дышал костер, люди вокруг него быстро жили, громко разговаривали, пели песни и недолго спали, уходили и возвращались, иногда приближались и трогали теплом мягких ладоней части будущего деревянного тела. Рассыпанный в бревна Дом стал волноваться — вдруг так и не соберут его в целое, он погибнет бревнами, оставшись безглазым и безъязыким в сердце многоречивого Леса, и его, не познавшего смысла и красоты собственного объема, съедят прожорливые рыжие муравьи.
Но в один из дней Люди перестали жить придирчиво друг к другу, принесли веревки и начали ругаться на бревна. Когда ругательств было произведено необходимое количество, он из бревен опять возвратился в сруб и понял, что рано или поздно станет, возможно, и полноценным Домом. Теперь его волновало новое нетерпение — ему хотелось видеть Людей, поющих и ругающихся, их теплые костры, его собственного Человека и Лес, внимательно наблюдавший громкое вторжение. Рядом мерно дышало Озеро, оно, ощущаясь великолепной обильной влагой, большей чем самая сильная и мокрая гроза, тоже было достойно внимания.