Где-то в синеющем тумане леса существовали еще поселки и, может быть, даже города, имевшие значительно большее количество труб и достопримечательностей, но это было в неопределенном и малореальном где-то. Здесь именно три недосягаемые трубы воспитали не одно поколение людей. Эти места были когда-то насильственно заселены крепостными из среднероссийских деревень. Люди плавили медь на заводе, который казался тогда всемогущим, грозным и неотвратимым, они врастали в скудную для хлебопашества землю, производили на свет многочисленное потомство, жизнь которого определяли те же трубы. Но постепенно медный источник прогресса иссяк, сырье уже привозили чуть ли с Украины, население захирело от скуки и обилия водки и стало угрожающе сокращаться. Едва войдя в начальное сознание, дети говорили о том, как хорошо поселиться в заасфальтированном городе, в девятиэтажном доме с блестящими кранами, где везде порядок и все задаром, где и топить не надо и можно не окучивать проклятую картошку, сжираемую колорадским жуком, потому как в магазинах имеется полное наличие. Откуда имеется — потомки крепостных такой пустой вопрос не задавали и бесстрашно исчезали в недрах областного центра, который не уставал давать всем желающим работу в громыхающих цехах и по прошествии лет — центральное отопление с комфортабельным санузлом. Без сожаления простившись с растерянными родителями и запахами скотного двора, молодые быстро вычеркивали из памяти три трубы, которые теперь, с высоты областных суперменов, казались смешной допотопной мелочью. Медеплавильный городок пошел нежилыми Дарьями, их терпеливо штопали старые люди, привыкшие к своей, требующей неустанных забот, каменистой земле и нежелавшие уезжать за безумными детьми в поисках иных радостей.
Трубы городка в молодости особенно лихо дымили на все стороны, затапливая окрестные горы ядовитым туманом, и величавые хребты, похожие на спины умирающих динозавров, подставляли замшелые плеши удушливому смогу. Защитным валом от надоевшей природы выросли вокруг городка искусственные образования, внушавшие оторопь своими рукотворными размерами. Они назывались импортно и значительно — терриконы. Оплешивевшие горы отползали от завода, уступая территорию и лидерство доморощенным иностранцам, ровно скошенные бока которых вздымались, как цунами, на недосягаемую высоту. Они хищно чернели сквозь робкую зелень искривленных берез, впечатляя случайных туристов отрицанием всякой жизни. На склоны терриконов удалились в бессмертие ржавые агрегаты, похожие на искореженное оружие межпланетных войн, неподъемные детали каких-то производственных организмов, утопленные в черном шлаке обрезки гигантских труб и колеса вагонов, и сами вагоны, слетевшие с рельс на окраину планеты, но затормозившие в густом мраке шлака. Технические скелеты сохранялись здесь десятилетиями, не желали рассыпаться и даже восстанавливались в поломанных суставах — в глубинах отвалов начиналась загробная жизнь честно отработавшего железа.
Мальчишки обшаривали эти запретные места, но только при свете солнца, потому что вечером сам собой рождался технократический фольклор о забытых железяках, мстящим скверным мастерам, о творящих бесчинства армиях труб, проводов и моторов, о самим собой собравшимся в толще терриконов невидимом заводе, скрежещущем по ночам и выпускающем неучтенную продукцию. Но днем можно было отважно пропадать на отвалах в поисках изобретательского материала, будящего творческое воображение, и мальчишки находили: позеленевшие от меди черепа неведомых существ, обугленные кости, магниты и сверхмагниты, каменные жернова и очаги, целые механизмы, которые по какому-то капризу сегодня не работали, но завтра, возможно, могли начать производить что-нибудь сверхплановое. Исследователи этого заброшенного с другой планеты кладбища технических отходов геройски дергали железки за торчащие углы и замирали в близком предчувствии чего-то надвигающегося, слыша из черных сыпучих ущелий жуткие вздохи переплавленной в мертвый шлак природы. Терриконы врастали в небо, душа под собой горы, незаметно размножались, и им становилось тесно на человеческой земле.