Лейф и Уолтерсон решили осмотреть поезд. Если бы кто-нибудь из неспешитов и стал возражать против подобного осмотра, у них просто не хватило бы времени, чтобы хоть как-то этому помешать.
Крыши вагонов были сделаны из бледно-жёлтого прозрачного пластика, доходившего до верхнего края дверей. Под пластиком находилось бессчётное количество расположенных в строгом порядке кремниевых шариков. Внутри вагонов, под металлическими пластинами центрального прохода, выстроились маленькие цилиндры, очень напоминавшие электрические элементы из никелевого сплава. Двигатели были спрятаны в каждом вагоне под крохотными кабинами машиниста.
— Солнечная энергия, — сделал вывод Лейф. — Основная энергия движения вырабатывается этими солнечными батареями, установленными на крыше.
Он прошёлся по вагону, измеряя шагами его длину и что-то прикидывая в уме.
— На каждую батарею приходится одна целая две десятых на шесть квадратных метров. Включая боковые проходы, площадь вагона равна двенадцати квадратным метрам.
— Ничего удивительного, — высказал своё мнение Уолтерсон, на которого эта информация не произвела никакого впечатления. — На Земле в зонах с тропическим климатом солнечные батареи используются с большей отдачей, а похожие есть на Драмойии и Уэрсте.
— Да, но ночь здесь длится шесть месяцев. Вы знаете аккумуляторы, которые не истощатся за это время? Вопрос: как же они приспособились на ночной стороне? Или весь их транспорт останавливается, когда они храпят?
— Об их ночных привычках лучше спросить у Пэскью. По-моему, это вполне подходит для них, я имею в виду их сон, — шесть месяцев для них не больше, чем для нас одна ночь. В любом случае, зачем нам строить догадки? Рано или поздно мы же исследуем и ночную сторону?
— Да, конечно. Но хотелось бы знать, опережают ли эти штуки в каком-то аспекте те, что есть у нас?
— Чтобы изучить их детальнее, нам нужно разобрать их по винтикам, возразил Уолтерсон. — Участие в этой работе Шэллома и его парней может паршиво сказаться на наших отношениях с неспешитами. Даже если те не смогут помешать нам, всё равно им это не понравится.
— Я себе не враг, — с упрёком заметил Лейф. — Помимо прочего, за такое повреждение собственности, принадлежащей невраждебным нам инопланетянам, меня могут отдать под трибунал. Зачем мне самому искать неприятности там, где информацию можно получить прямо от них в обмен на какие-то другие сведения? Слышали ли вы когда-нибудь о разумной форме жизни, которая отказалась бы от обмена информацией?
— Нет, — ответил Уолтерсон. — Но я никогда не слышал и о такой, которая на работу, занимающую пять минут, тратит пять лет. — Он самодовольно ухмыльнулся и добавил: — Нам становится известно то, что узнал и Бойделл, а именно — надо дать, чтобы получить, а чтобы получить, нужно не спешить.
— Не буду с вами спорить, у меня такое чувство, что вы чёрт возьми, правы, — Лейф дал понять, что вопрос исчерпан. — В любом случае, это забота Совета. Возвращаемся на корабль. До доклада наших специалистов по контакту большего мы здесь не узнаем.
Они стали взбираться на утёс. Увидев, что они уходят, Пэскью поспешил за ними, оставив трио контактеров играть со своими картинками и изображать руками змейки.
— Ну как дела? — осведомился Лейф, как только они поднялись на корабль.
— Не очень, — ответил Пэскью. — Это надо испытать самому. Так недолго и спятить.
— А в чём дело?
— Как можно сравнивать две величины, если одна из них неизвестна? Как можно попасть в такт на длительной, почти бесконечной паузе? Каждый раз, когда Хоффнэгл демонстрирует символы орбит, он доказывает принцип фокусника:
«Скорость рук имеет решающее значение в обмане», — и аудиторию охватывает интерес. Он повторяет свои манипуляции медленнее — и они снова остаются в дураках. Тогда он проделывает всё с ещё меньшей скоростью. — Пэскью пренебрежительно хмыкнул. — Чтобы найти, опробовать и закрепить самые подходящие для понимания жесты, этой бедной троице понадобится целый день, а может, и большая часть недели. Они никого ничему не учат — они учатся сами. Это, в полном смысле слова, уроки времени и движения.
— Без этого не обойтись, — заметил Лейф, — даже если на это уйдёт вся жизнь.
— Чья жизнь? — уточнил Пэскью.