Я закрыл глаза.
Затем быстро их открыл и снова схватил телефон, на этот раз посмотрел на угол съемки фотографии. Там стоял кто-то еще.
Любой наш товарищ по команде посмотрел бы в другую сторону или дал бы Миллеру «пять». Либо так, либо начал бы писать свой некролог.
Но не Андерсон.
Засранец Андерсон был достаточно хитроумным, чтобы сделать фото и запостить его везде, где только можно, но зачем? Чтобы доставить неприятности Миллеру? Чтобы меня выставили из команды после того, как я бы узнал, кто сделал фото, и надрал бы ему задницу? Сезон еще не начался. У менеджеров связаны руки, да и проблемы у них посерьезнее, чем поцелуй их звездного игрока с одной из черлидерш.
Ревность?
Или, возможно, он пытался разоблачить их блеф?
Возможно, он не поверил в то, что они состояли в отношениях, Бог свидетель, что он был осведомлен в том, как я отношусь к возможности, что Кинс будет встречаться с футболистом.
А если он не поверил в их ложь.
То не будет держаться от нее подальше.
Я откинулся на спинку дивана и застонал.
Я отказывался рисковать и сосредотачиваться не на футболе и отце, а даже на малейшую возможность того, что Андерсон снова испортит жизнь Кинс.
У меня сдавило в груди.
Мысли путались, вынося на первый план мрачные воспоминания о том, как нес в дом маленькую Кинси, а еще кровь, ее крики. И о том, как годы спустя она встречалась с Андерсоном, и пустота на ее лице не давала покоя. Этот контролирующий ублюдок должен сидеть в тюрьме.
Я серьезно относился к жизни своей сестры, к ее сердечным делам. Кое-кто мог бы сказать, что слишком чересчур. Но этот кое-кто может отправляться к черту, потому что никто не знал Кинс так, как я — не знал ее боли, не разделял ее.
Ведь, именно я тогда был с Кинс, помогал собирать осколки.
Когда ее бросили.
Когда она была потерянной.
Когда ей было больно.
Когда Андерсон унижал ее словами до тех пор, пока девушки, которую я знал, больше не стало.
Когда Кинс была лишь оболочкой той, которой она была сейчас. Когда она смотрела на пищу так, словно еда сейчас оживет и кинется на нее… Когда она совсем перестала приходить на праздники, потому что ее парень был таким садистским контролирующим ублюдком, что отказывался позволять ей видеться с ее семьей, опасаясь того, что мы расскажем ей правду… Что он обращался с ней, как с рабыней, и еще заставлял ее за это его благодарить.
Я ненавидел то, как много видел в Андерсоне общего с собой.
И вот через две недели начнется предсезонье.
Через. Две. Недели.
Я разблокировал телефон и снова набрал Миллера.
— Йо. — Он казался запыхавшимся.
— Йо? — повторил я. — Йо? Вот так ты отвечаешь на звонок после дерьма, вроде той фотографии в соцсетях? Йо?
— Ох, извини, ты ожидал, что я начну беседу с объяснений? Именно ты попросил меня это сделать, и при первых признаках того, что мы с Кинс встречаемся, ты облаиваешь мою задницу?
Миллер чересчур сильно защищался.
И у меня встали дыбом волоски на руках.
Я решил не трогать его.
Ведь, если я что точно и знал о своем друге, это то, что он начинал защищаться лишь тогда, когда что-то скрывал.
Я лишь молил Бога, чтобы это «что-то» не было связано с моей сестрой.
— Послушай, — я прочистил горло, пытаясь успокоиться. — Я тут подумал…
— А когда ты не думаешь?!
Я хмыкнул.
— Для кого-то, чей язык совсем недавно был во рту моей сестры по самое горло, у тебя на удивление плохое настроение. Интересно, с чего бы это?
— Уж точно не потому, что я этим наслаждался, — быстро сказал он.
— Ох?
— Черт, нет! Она твоя сестра, мужик. Итак, о чем же ты думал?
— Об ужине.
Он помолчал.
— Ты мне позвонил, потому что голоден? — сказал затем Миллер.
— Да, Миллер, я тебе позвонил, чтобы ты привез мне еды. — Я закатил глаза. — Нет, я подумал, что было бы… весело… — я запнулся на последнем слове. Когда я в последний раз веселился? — Весело, — повторил я, заставляя себя говорить более расслабленно, несмотря на то, что свободной рукой я сжимал диванную подушку с такой силой, что у меня онемели пальцы. — Было бы весело, если бы мы все вместе сходили на ужин.
— Мы все?
— Ты, я, Санчес, Эмерсон, Кинс… Ну, ты знаешь, все мы.
Миллер колебался. Какого черта он колебался? На заднем плане раздался чей-то голос.
— Там с тобой кто-то есть?
— НЕТ! — крикнул он. — Извини, пришлось убавить звук на телевизоре, а то он такой громкий и раздражающий…