Я сорвал еще один медленный поцелуй с ее губ.
— То, что было в Вегасе, — прошептал я. — Мне не жаль. Я хочу ничего возвращать. Я сделал бы это снова. И снова, и снова. Не могу решить, делает ли это меня эгоистом, или просто очень зависимым от того, чего в конечном итоге будет очень трудно отказаться.
— Моя очередь, — объявила Кинси. — Я не хочу, чтобы ты отказывался от меня, — прошептала она, коснувшись губами моего уха.
— Я должен.
— Знаю.
— Еще больше правды…. — Я сильно прижал ее к себе. — Не хочу причинять тебе боль.
— Тогда не причиняй.
— По твоим словам, это так же легко, — прошептал я, рвано вздохнув. У меня сжалось сердце. Боже, я сделаю для нее все, что угодно. Это вселяло страх, — как сделать вдох.
— Миллер, так и должно быть. Ты когда-нибудь думал о том, что, возможно, человек все усложняющий… это ты?
Я сглотнул, а потом облизал губы.
— Я хочу поменять свой первый ответ.
Она нахмурилась.
— О бегемотах?
— Я ненавижу бегемотов, но мой самый большой страх — это потерять кого-то, кто мне небезразличен, того, кого я люблю… того, кто сегодня рядом, а на завтра исчез. И, похоже, со мной что-то не так — я терял тех, кого считал самыми важными в жизни, и стал единственным, кто остался.
Итак, я это сказал.
Никогда не признавал это вслух.
Я не был уверен, что мне нужно было, чтобы эти слова встали между нами. На самом деле, я был чертовски уверен, что хочу вернуть их назад, втянуть их в рот и задержать дыхание, пока не посинею.
Кинси посмотрела мне прямо в глаза, а потом очень медленно, сняла с себя футболку и бросила ее сбоку на кровать.
У меня перехватило дыхание, я не мог пошевелиться, и мне было чертовски больно дышать.
— Что ты делаешь?
— Помогаю тебе побороть твой страх, — хрипло прошептала она и захватила в плен мой рот, затем стянула с меня футболку.
— Возможно, потребуется больше одного раза. — Я перевернул ее на спину.
Она мне ухмыльнулась.
— Хорошо.
ГЛАВА 20
КИНСИ
Я с потрясением осознавала, как именно меня целовал Миллер — со смесью крайней нужды и нежности — словно боялся, что оттолкну его, хотя за пять минут разговора с Джексом знала, что все закончится именно так.
Это не было прощанием.
На самом деле, нет.
Это был риск.
Риск, на который была готова, потому что Миллер мне нравился, потому что я влюблялась в парня, которого видела под всей футбольной хренью. Он был сложнее, чем позволял видеть другим людям, и иногда легче распознать боль в других, когда она напоминает вам о своей собственной.
Я никогда не рассказывала ему о моих призраках.
О своих шрамах.
И мне приходилось задаваться вопросом, знал ли Миллер о них… рискнет ли более охотно тем, что у нас есть… или оттолкнет меня? Потому что была возможность, не в пугающем смысле, как раньше, но мои проблемы со здоровьем все еще не проявляли себя и, зная Миллера понимала, что правда для него была бы страшнее, чем ложь, которую я все время «говорю», не упоминая о прошлом.
Я буду принадлежать ему.
Но как долго?
Пока он не узнает о моем прошлом?
Пока Джекс не узнает о нас?
Жизнь полна эгоистичных выборов.
Миллер Квинтон был моим.
И точно так же, как он сказал, что не сожалеет о Лас-Вегасе, я не могла заставить себя сожалеть о том, что целовала его, подстрекала, молила о дружбе, доверии, о его теле, прекрасно зная о том, что если он заглянет под слои моей души, то, скорее всего, скажет, что я не стою риска.
Что шансы не в мою пользу.
Миллер больше не хочет чувствовать боль.
Я впитывала ощущения его грубых рук, когда они бродили по моему телу, вкуса его пухлых губ, когда его грешный рот скользил по моей шее, словно единственной целью Миллера было попробовать каждую часть моего тела самым эротичным способом.
Он обхватил руками мою грудь, затем стянул бретельку бюстгальтера с правого плеча, и опустил рот на открывшееся пространство кожи. То же самое он проделал с другой стороны, затем посмотрел мне в глаза. Он казался опьяненным, сильно увлеченным.
— Скажи мне, чтобы я остановился. — От его грубого голоса у меня по спине побежали мурашки. — Иначе я не остановлюсь.
Я сглотнула.
Миллер не двигался.
Я сняла бюстгальтер и отбросила его в сторону.
— Вот черт. — Он закатил глаза, а затем поцеловал пространство между полушариями груди, на несколько мгновений прижался к ней и снова нашел мой рот.
Его мощного тела было достаточно, чтобы у меня побежали мурашки, когда Миллер ловкими пальцами зарылся в мои волосы, сильно потянул, и вот на мой рот обрушился грубый поцелуй, сминая грубы, клеймя меня как принадлежащую ему.