Затем облизал губы и посмотрел на меня загнанными и холодными глазами.
— Мне… мне нужно идти.
— Хорошо. — У меня сдавило в горле. — Конечно, беги, ты ведь в этом хорош, не так ли? Или в том, чтобы отталкивать людей? В том, чтобы заставлять их бросить тебя? Я попрошу Джекса приехать и забрать меня.
— Я ему позвоню. — Миллер посмотрел на меня последний раз и ушел.
Внезапно кухня стала слишком маленькой для эмоций, которые я испытывала: из-за печали после разговора с папой, и от того что Миллер не хотел моих прикосновений.
Я закрыла глаза.
Мне нужно было лишь одно объятие.
И чтобы кого-нибудь сказал, что все будет хорошо.
Намного позже этим вечером Джекс нашел меня в моей старой комнате, сжавшейся в углу. В том самом углу, в котором я сидела, когда впервые переехала жить сюда. Я слишком сильно боялась хотеть чего-то приятного, потому что, когда ты хочешь чего-то хорошего, когда тебе нравятся что-то хорошее, это можно отобрать, правда? Мои биологические родители постоянно мне об этом говорили — что ничто не дается бесплатно, и если что-то дали просто так, то это, скорее всего, скоро отберут.
Я так сильно боялась.
И думала, что пережила это.
Это было много лет назад.
Тогда почему? Почему загнанное выражение лица Миллера вдруг вернуло меня обратно сюда? Я хотела лишь одного — чтобы меня заметили, а вместо этого меня проигнорировали? Часть меня знала, что с Миллером что-то не так, но мое хрупкое сердце могло сосредоточиться только на одном: он сбежал.
Подальше от меня.
Джакс резко выругался и сел рядом со мной.
Я положила голову ему на плечо.
Он схватил меня за руку.
Тишина.
И прикосновение.
Все, что мне было нужно.
И все же, этого было недостаточно.
Поскольку впервые в жизни я хотела, чтобы со мной сейчас был не мой брат, а кое-кто другой. Я хотела большего.
Мне был нужен Миллер.
ГЛАВА 25
МИЛЛЕР
Позвонив Джексу из машины, я подождал несколько минут, а затем объехал вокруг квартала и припарковался через дорогу от дома родителей Кинси. Чертов сталкер.
Выключил фары и просто сидел в теплом внедорожнике, пока дождь сердито капал на ветровое стекло. Даже природа на меня злилась, не на то, чтобы я обвинял дождь или кого-то еще, кроме самого себя.
Все дело было во мне.
Бегство — в этом был весь я.
Но мне хотелось остаться, боже, как же сильно мне хотелось почувствовать твердую поверхность ногами и пообещать Кинси, что все будет в порядке.
Тогда я бы солгал.
И именно это меня остановило.
Все не будет хорошо.
По крайней мере, в течение какого-то времени.
Это осознание так сильно меня потрясло, так сильно сдавило мое горло, что стало трудно дышать. Мама Кинси споткнулась и начала падать на пол.
Я подхватил ее и встретился с настоящим, живым, дышащим воспоминанием о том, как нашел свою маму на нашей кухне.
И осознание этого поразило что-то очень чувствительное в моем теле.
Все становится лучше.
Но для этого нужно время.
И даже сейчас у меня все еще были моменты слабости. Я вполне мог бы остаться и сказать Кинси, что все будет хорошо, что единороги и радуги обосрут все ее лицо в тот момент, когда закончатся похороны, что солнце снова засияет, что однажды вспомнит этот момент и не заплачет.
Ну, похоже, это было самым нечувствительным, что я мог бы сделать — но Кинси была слишком для меня важна, чтобы так сделать.
Над крыльцом зажегся свет.
Джекс вышел, обнимая одной рукой Кинси.
Он первым меня увидел.
Его взгляд полный отвращения совсем не был неуместным. Этот ублюдок хотел ткнуть в меня ближайшим острым предметом, и я не стал бы его винить, если бы он так сделал.
Кинси втянула ртом воздух, и капли дождя стекали по ее подбородку. Я никогда в жизни не видел ничего столь же прекрасного.
У меня сжалось сердце, когда она сильнее закуталась в свою черную толстовку. Джекс посмотрел на сестру, затем на меня. На его лице отразилась нерешительность.
А затем Кинси прошептала что-то ему на ухо.
Я вышел из машины и стал ждать, засунув руки в карманы.
Джекс прошел рядом, даже не прилагая усилий, чтобы обойти, и буквально в меня врезался, из-за чего я, спотыкаясь, попятился на несколько метров по мокрой траве.
Он сел в свою машину.
И уехал.
Кинси не двигалась.
Я боялся к ней подойти.
Боясь того, что означал этот момент.
Потому что в нем было больше, чем ее отец.
Больше, чем моя мама.
Больше, чем наше прошлое.