Эрнест! Ничто в те дни не было мне милее, чем он, — это маленькое чудо, которое явилось ко мне без спроса в чужом краю и во время года, когда другие бабочки спят, если, конечно, их не разодрала в клочья какая-нибудь летучая мышь или ночная ласточка, не расплющил ботинок сорок четвертого размера и не погубил какой-нибудь еще несчастный случай.
Свои свободные часы я проводил в библиотеке за изучением повадок и обычаев ночных красавиц. Степень моего погружения в тему, прежде казавшуюся мне совсем неинтересной, граничила с аутизмом. Я часами рассматривал картинки, запоминал названия бабочек, углублялся в ритуалы их спаривания, особенности их любимой пищи. Я зарисовывал орнаменты крыльев в специально приобретенном блокноте. Я проводил целые дни в зоологическом музее, стараясь не привлекать внимания Эрнеста к страданиям десятков несчастных созданий, пришпиленных на булавку. Сам же затаив дыхание любовался коллекцией ночных красавиц. Здесь было все, о чем человек только может в жизни мечтать: забытые желания, впечатления и мысли, неподвижные под стеклом. Яркие, цвета лимонного мороженого крылья желтой медведицы, до неприличия пухлое тельце малинного коконопряда, скромность свинцово-серой лишайницы, кокетливость подвижной медведицы, пестрота пяденицы крыжовниковой и желтоватый окрас watsonalla binaria[40] — от всего этого великолепия у меня волосы вставали дыбом на голове.
Но ни одна из чешуйчатокрылых не могла соперничать в совершенстве с ленточницей красной, породой, к которой относился Эрнест. Начнем с того, что ни одна из бабочек не могла похвастаться такими размерами, разве что ночной павлиний глаз, но этот несчастный даже в весьма преклонном возрасте заворачивался на зиму в кокон, в результате чего ему не хватало известного лоску. Ленточница красная, напротив, отличалась редкой сообразительностью. У меня перехватило дыхание, когда я прочел о том, как она, еще в стадии гусеницы, сбивала с толку своих врагов, притворившись веточкой. Причем так натурально! В этом я убедился, рассматривая фотографию в библиотечном томе.
— Ах, Эрнест, что за умница! — прошептал я в невольном восторге, склонившись к коробке.
В замкнутом пространстве своей комнаты я выпускал его на свободу. С самого его появления я ни разу не отдергивал шторы на окнах. Солнечные лучи не должны были его пугать. Я снимал с коробки крышку и наблюдал за тем, как он, описав круг по комнате, с аппетитом принимается за тополиные листья, мной заранее тщательно отобранные. Ивовые листья он тоже любил, но, как я заметил, все же предпочитал тополиные. Я не отрываясь следил за его повадками во время еды, за энергичными подергиваниями его усиков и передних лапок. Темно-серый цвет его внешних крыльев подчеркивал великолепие черно-красных нижних. Они были похожи на вино и пламя, засохшие лепестки роз, а также на кожу, раскрасневшуюся от поцелуев. А еще они напоминали одно из маминых платьев.
Я спал теперь каждый день с девяти до двух. И хотя мой сон периодически прерывался, я не помнил такого со времен бассейна. Это скромное достижение я считал заслугой Эрнеста. Конечно, своим относительным благополучием я был обязан в первую очередь Стану. Однако он не являлся мне в снах, заполненных крыльями и их многоцветьем. Часто меня будил мой собственный смех.
Стану было известно об Эрнесте. Во время одного из своих ночных визитов в отель он пронаблюдал за мной и увидел, что я осторожно достаю из коробки и кормлю своего питомца.
— Милый Бенуа, — рассмеялся он, — а ты не считаешь, что насекомое в коробочке — забава больше для детей?
Я тоже рассмеялся, смущенно, не уверенный в том, что за этим последует.
— Держи его у себя в комнате, о’кей? Просто чтобы клиентов не распугать. И смотри, чтоб он не сожрал мои шторы, ладно?
Я выполнил то, о чем он просил, но все же почувствовал себя уязвленным. Подумаешь, его отель, его ресепшн, его шторы! Отправив Эрнеста в комнату, я, как обиженный мальчик, снова уставился в экраны. Подпер кулаками голову и упорно не отвечал на улыбки поздних постояльцев.
Мое дурное настроение исправилось лишь через несколько часов. Я буду стараться сохранить дружеские отношения со Станом. Он человек редкой души, я многим ему обязан. Даже моей встречей с Эрнестом. Интересно, прилетел ли бы он ко мне, если б я не работал в отеле? Было ли это случайностью? В ту минуту, когда мои мысли стали вновь обращаться к крыльям и цветам, мой взгляд приковал один из телеэкранов, так притягивает магнит килограмм гвоздей. На крыльце отеля сидела моя мама! Но этого не может быть! Я замер, наблюдая за ней, жующей шоколадный батончик. Ее лицо было скорбным. Я понимал, что должен к ней выйти, но не мог ни на шаг сдвинуться с места. Лишь после того, как она встала и грустно перекинула свою сумку через плечо, я на деревянных ногах направился к двери. Но ее там уже не было.