Эанке вышла из комнаты, даже не придержав дверь. Нанниэль вздохнула и вновь склонилась над шитьем. Еще не так поздно и до вечера на серебристом шелке засверкают крылья двух или трех летних бабочек. Супруга Астена любила вышивать, когда она брала в руки иглу, все ее недовольство жизнью куда-то отступало. Исчезала даже досада на мужа и его брата. Некогда пренебрегший ее красотой, но продолжающий волновать душу Нанниэли Эмзар так и не женился, хотя свободных женщин в Убежище было довольно много. Нанниэль это печальное обстоятельство иногда раздражало, иногда обнадеживало. Если Эмзар свободен, то, возможно, когда-нибудь... Когда-нибудь, но не сейчас, – Водяная Лилия тихонько вздохнула и вернулась к своему шитью, пытаясь вытеснить из памяти неприятный разговор с дочерью...
Орган издал последний, ликующий возглас, и носатый брат Кантидий откинулся на спинку стула с чувством хорошо выполненного долга. Рассветная служба, которую служил сам Архипастырь, закончилась, и теперь до заката можно было отдыхать. Клирики и прихожане, равно уставшие после долгого стояния на ногах в переполненном здании, откровенно или скрыто вздыхали с облегчением.
Феликс беззлобно улыбнулся, увидев, как молоденький монашек старается незаметно размять одеревеневшие мышцы, – он и сам бы с удовольствием потянулся и скинул торжественное облачение, но Архипастырь ни на мгновение не может забыть о своем сане. Феликс важно прошествовал в свои покои, отпустил сопровождавших его клириков и только после этого позволил себе перевести дух. Свалившаяся на плечи огромная власть не радовала. Он с радостью прозакладывал бы душу Антиподу[32], только б вернуть Филиппа, который в мутной воде политики чувствовал себя уверенно и спокойно. Феликс же не знал и половины того, что должен знать Архипастырь, да еще в столь неспокойные времена. Он всегда был хорошим солдатом – смелым и быстрым, мог при необходимости принять быстрое решение, но вряд ли бы выбился в полководцы, а уж тем более в политики, где из всех возможных добродетелей смелость нужна менее всего. Но долг есть долг, и Филипп старался, тащил ненавистное бремя в меру своих сил и возможностей.
Хорошо хоть старый Иоахиммиус согласился принять сан кардинала Кантиски и настоятеля монастыря святого Эрасти. Без его советов Феликс совсем бы затосковал. Да, вояка Добори и клирик Иоахиммиус оказались надежной опорой. И еще есть Рене Аррой, странные таланты эльфа Рамиэрля, и ученые занятия Парамона, просиживавшего ночами в библиотеке в надежде выискать что-то полезное. На Творца Архипастырь не надеялся – тот молчал, какая бы несправедливость ни творилась в сотворенном им мире. В божественном равнодушии этом Феликс убедился на собственной шкуре, он и в монастыре-то оказался потому, что идти ему, калеке, было больше некуда – не жить же в приживалах в собственном доме!
Архипастырь непроизвольно сжал и разжал кулак – после чудесного исцеления прошло несколько месяцев, а он все еще просыпался в холодном поту от страха, что опять стал однорукий Бывший рыцарь вздохнул полной грудью, подошел к окну и залюбовался осенней Кантиской, разукрашенной во все тона алого и золотого. Было странно думать, что в Эланде сейчас льют ледяные дожди, а Гремиху заметает снегом. В Кантиску зима придет лишь в месяце Звездного Вихря, а сейчас можно наслаждаться последним теплом и роскошью южной осени. Вернее, можно было бы наслаждаться, если б не странные и страшные новости из Гелани, в которой творится что-то несусветное.
Архипастырь склонился над картой, в который раз прикидывая, чего ждать от Михая, чем ему ответит Рене и что делать ему, Архипастырю Феликсу, объявившему Святой Поход против узурпатора.
Карта была хорошей, подробной. Видимо, монах, который ее некогда составил, знал языки и историю, потому что рядом с каждым арцийским названием было одно, а то и несколько старых с примерным переводом. Феликс впился глазами в ставшие уже привычными слова: Фронтера, Гверганда, Гремихинский перевал, Каючка, Адена, Олецька...
Когда-то, помышляя о военной карьере, молодой рыцарь жадно впитывал в себя все связанное с войной, походами, сражениями. Затем, уйдя в монастырь, он не мог отказать себе в единственной слабости – выискивать во владениях брата Парамона книги, посвященные воинскому искусству, и про себя проигрывать когда-то отшумевшие великие сражения, пытаясь переменить их исход. Кто тогда мог предположить, что столь тщательно скрываемая мирская забава сможет оказаться делом первостатейной важности?
Феликс который день копался в картах Эланда, Тарски и Таяны, разбирал донесения – Церковь, хоть и была Единой и Единственной, никогда не удовлетворялась только одним источником сведений, – и с каждым таким донесением ситуация казалась все более мрачной и безнадежной.
Я с интересом рассматривала свой портрет. Молодая женщина с серьезными глазами и слегка саркастической улыбкой крупного чувственного рта казалась незнакомой и странно привлекательной. Нет, Клэр не льстил мне, он абсолютно точно перевел в глину каждую черточку моего не самого красивого лица, но результат оказался неожиданным. По крайней мере, для меня.
Незнакомка, созданная руками скульптора, интриговала и притягивала взгляд. И, Проклятый меня побери, она мне очень нравилась, хотя я не могла понять, чем именно. Тина и Астен в один голос утверждали, что я такая и есть. Я лицемерно улыбалась и махала на них руками, но в глубине души мне было приятно.
Человеческое сердце устроено очень глупо, оно обязательно должно к кому-то прилепиться. До моей болезни я души не чаяла в Стефане, потом вроде бы избавилась от излишних эмоций. И на тебе! Не прошло и нескольких месяцев, как я умудрилась привязаться сразу к троим эльфам! Кстати, именно нежелание огорчать новых друзей отказом и вынудило меня просидеть несколько дней кряду на пригорке, заросшем вереском, под пристальным взглядом Клэра.
Когда он впервые объявил о своем решении вылепить меня, мне стало просто смешно. Лучший художник Дивного Народа врет за образец заурядную смертную! Но Клэр и Тина настаивали и я сдалась. Не хотела им отказывать, они мне необыкновенно нравились. Оба.
Тина сличалась от большинства эльфиек удивительной скромностью в одежде. Она предпочитала серые и серебристые тона, что в сочетании с пепельными волосами и огромными очень светлыми глазами делало ее почти бесплотной, как ускользающий утренний сон. Последняя Незабудка была на редкость застенчива, предпочитая блестящей стайке здешних аристократок общество Клэра и Астена. И еще мне казалось, что она чего-то опасается. Зато ко мне эта необычная эльфийка отнеслась на удивление дружелюбно. Более того, она первой предложила мне свою дружбу.
В один прекрасный день к Астену пришел Клэр и привел жену, которая мне сразу же призналась, что настояла на их визите. Тине нравилось расспрашивать меня о людях, о том, что происходит за стенами Убежища. Слушала она, слегка склонив голову и широко раскрыв огромные глаза. Так смотрит ребенок, которому рассказывают волшебную сказку. Впрочем, так оно и было. Для запертого на зачарованном острове создания наш мир казался огромным, волнующим и непонятным, сама же Тина жила среди грез и фантазий. Они с Клэром удивительно подходили друг другу. Их любовь была чистой, праздничной и необыкновенно трогательной. Мне казалось, остальные эльфы им немножко завидуют, кто – беззлобно, а кто, как прекрасная сестра Романа, не пытаясь скрыть свою ненависть.
Чем больше я узнавала красавицу Эанке, тем гаже становилось у меня на душе. Конечно, жизнь эльфов не имела ко мне никакого отношения, но было совершенно очевидно, что злобность этой женщины рано или поздно принесет беду. Взгляды, которыми она награждала меня, Клэра, Тину, даже собственного отца, говорили о том, что змея вот-вот кого-то укусит, и укусит сильно. К сожалению, я держала свои мысли при себе, надеясь на то, что до возвращения Романа ничего не произойдет. За что и поплатилась, и если б только одна я...