Врать адмирал никогда не любил. Он не лгал своим женщинам и всегда получал от них что хотел. Он не скрывал правду о своих безумных предприятиях от товарищей, и те шли за ним в огонь и в воду. Даже занявшись политикой, герцог старался быть по возможности честным и с друзьями и с врагами. До поры до времени это себя оправдывало. Именно неприятие лжи и фальши заставляло Рене держаться подальше и от клириков с синяками, и от придворных интриганов всех мастей. И вот теперь на сорок восьмом году жизни он лгал ежечасно, старательно и последовательно.
С тех пор как, кивнув на прощание Рамиэрлю, герцог вскочил на спину Гибу, он ни с кем не мог быть полностью откровенным. Кроме Жана-Флорентина, разумеется. Тот, правда, мог вывести из терпения даже Доминуса Кроткого[43], но зато понимал, в каком положении сейчас находится Эланд да и вся Тарра.
Жаб свято хранил тайну своего существования, даже Максимилиан и старый Эрик ничего не знали о спутнике герцога, прочих же, за исключением Шани Гардани, он и вовсе не ставил ни во что. К сожалению, после истории со снежными птицами Рене так и не удалось пообщаться со своим единственным наперсником – сначала, кривя душой, пришлось обсуждать случившееся с Максимилианом, затем к ним ворвалась засыпанная снегом Белка, затем... Затем было много чего. Покоя не было.
– Наконец-то мы одни, – скрипучей назидательный голосок Жана-Флорентина не вязался со словами, которые Счастливчик Рене привык слушать из уст хорошеньких женщин, и адмирал невольно улыбнулся.
– Не вижу ничего смешного в нашем положении, – немедленно одернул его маленький философ, – смеются над вероятными несчастьями лишь глупцы. Умные ищут выход...
– А нельзя искать выход и при этом смеяться? – поинтересовался адмирал.
– Нельзя, – отрезал жаб, – смех сродни надежде – отвлекает от того, что надлежит сделать немедленно. Ты, вероятно, хочешь знать, что за создания нас посетили, когда я был вынужден обжечь тебе руку, чтоб ты соизволил обратить внимание на очевидное?
– Ты очень хорошо ее обжег, – подтвердил герцог, – до сих пор болит – так что это были за птицы?
– Буранки, – пренебрежительно махнул лапой жаб, – совершенно безмозглые и безответственные создания. К сожалению, зимой в этих краях большинство Хранителей, обладающих хоть какими-то зачатками разума, впадает в сон. Даже Хозяева, и те надолго засыпают. Так что поневоле приходится обращаться к таким вот вертлявым и ненадежным существам. Вероятно, Матушка, прежде чем удалилась на зимний отдых, договорилась со Снежной Владычицей о помощи, хоть это, скажу я тебе, еще та особа. Гордости немерено, а толку чуть.
– Не отвлекайся...
– Буранки – это что-то вроде пылевичков, они летают везде, только не соображают ничего. Ну принесли они нам Гончую, сумели ее как-то закружить, но ведь нужно еще было объяснить, где и как ее изловили, была ли она одна или с Охотником... Перечислять, что они ДОЛЖНЫ были сделать, можно до вечера. А они нам предъявили останки, которые....
– Погоди-погоди, – перебил разошедшегося советчика Рене, – я не знаю, ни кого ты называешь Охотниками, ни что у них за гончие...
– А этого никто не знает, – с апломбом ответствовал Флорентин – жаб патетически вздохнул, – но они существуют, и это очень плохо. А что они появились здесь и сейчас, это еще хуже...
– Вам придется воспользоваться магией, трясинники на снегу оставляют слишком заметные следы, да и в эту пору на них нельзя положиться, они просто спят на ходу, – Эмзар озабоченно потер переносицу, – видимо, это не последний раз, когда тебе придется прибегать к магии.
– Но и не первый, – откликнулся Астен, – похоже, пора вспоминать то, чему нас когда-то обучили из любви к традициям.
– Жду тебя назад не позже чем через пять кварт, – Эмзар строго сверкнул глазами на брата, – ты нужен мне ТУТ, запомни это.
– У меня хорошая память, – спокойно откликнулся младший, – но пока меня не будет, я хотел бы, чтоб рядом с тобой был Клэр... Ему сейчас тяжело.
– А я ему предоставлю достойное развлечение? – Эмзар невесело рассмеялся. – Но вообще-то ты прав. Его нельзя оставлять одного, но и меня тоже. Одинокий правитель – мертвый правитель, особенно в эпоху великих перемен. И все равно не задерживайся у Архипастыря и не волнуйся – о Герике он позаботится лучше, чем кто бы то ни было.
– Человеческая Церковь прекрасно умеет убивать, – пожал плечами Астен, – не хуже, чем наши вельможи...
– И она же великолепно умеет прятать концы в воду, – взгляд Лебединого владыки стал каким-то странным, как будто он припомнил нечто, известное лишь ему, – как бы то ни было, мы своего обещания выполнить не смогли. Сохранить жизнь Герике нам пока удалось, но третий раз мы можем не успеть. Не сомневайся, мысль отправить ее в Кантиску единственно верная, но мне не нравится, что с ней идешь именно ты.
– Не нравится, потому что я тебе сказал про Эфло д'огэр? Но ты не хуже меня знаешь, что расстояния и предосторожности в этом случае не спасают. Единственное средство – пойти навстречу судьбе, тогда, возможно, удастся опередить ее и нанести удар первым.
– Наша мать, видимо, так и поступила. И исчезла. Астени, я никогда не говорил тебе, что ты для меня значишь?
– Не говорил, – Астен через силу улыбнулся, – но ведь и я тебе не говорил. А теперь мы можем считать, что все нужное сказано. Герика с Клэром?
– Да, он должен провести ее до берега.
– Похоже, – Астен взглянул на расшитое звездами небо, – они уже на месте. Пора.
Эмзар согласно кивнул. Провожать Астена он не пошел – место правителя было здесь, в показавшемся вдруг бесконечно пустом и холодном чертоге. Он должен был прикрыть уходящих Завесой Забвения, упрятав их следы в Синей Тени, и не мог позволить себе увидеть собственными глазами, как его единственный брат исчезает в лунном свете вместе со своей тревожной спутницей. Эмзар догадывался, что Астен вряд ли вернется, но не в его силах было что-либо изменить. Местоблюститель Лебединого трона подавил вздох и склонился над мерцающим синим кристаллом – сегодня ему потребуется все его умение...
Осень наконец устала сопротивляться неизбежному и отступила, оставив обглоданный бешеными ветрами город на милость победительницы-зимы. Снег повалил около полуночи, торопливо заметая насквозь промокшие улицы, черные взлохмаченные деревья, шпили иглециев, черепичные крыши домов.
Снег падал на окрестные холмы и взгорья, таял в темной воде пока еще не собиравшейся замерзать Рысьвы, оседал на могучих башнях Высокого Замка. В тревожном свете фонарей крупные хлопья снега отливали оранжевым. Казалось, они стоят на месте, а сам замок со всеми его обитателями, страстями и тревогами оторвался от надежной земли и неудержимо взлетает вверх, чтобы в конце концов вновь упасть на землю, обратившись в беспорядочную груду камней и похоронив под собой своих безумных хозяев...
Именно такие мысли одолевали Ланку, следящую за снегопадом из окна опочивальни. Принцесса сидела на подоконнике, закутавшись в расшитую райскими птицами арцийскую шаль. Дочь Марко с детства любила наблюдать за танцем снежных хлопьев, но на этот раз они пугали. Она, никого и ничего не боявшаяся, в последние месяцы поняла, что такое страх. Нет, Илана боялась не своего мужа, не его бледных прихвостней, не молчаливых стражей-гоблинов. Этих она, пожалуй, даже любила. Она боялась будущего – весны, которая несла войну, неизбежного выбора, который ей предстоял, встречи с Рене и того, что она может никогда больше его не увидеть, так что последним воспоминанием о ее отчаянной горькой любви будет презрение и равнодушие, застывшее в голубых глазах.
Днем Илана превосходно играла роль жены регента, хозяйки Высокого Замка. Ночами же она, если только ее не посещал супруг, что в последнее время случалось, к счастью, не столь часто, досиживала на окне, вглядываясь в тревожную темноту, и думала. думала, думала...
43
Клирик, неудачно попытавшийся своим примером обратить в лоно Церкви вождей одного из атэвских племен и зверски ими умерщвленный, причем он мог получить жизнь и свободу при условии, что ударит хотя бы одного из своих мучителей. Причислен к лику святых, хотя один из известнейших бардов Арции Конрад Веселый написал на сей счет сатирическую поэму еретического плана, утверждающую, что на самом деле такого дурака, как Доминус, не было и быть не могло