и вот уже излучина реки серебрилась перекатами где-то на округлом горизонте, и изумруды в траве заливали всю землю своим густым блеском. Но по-детски испугавшись свой бесшабашности, ты пикировал обратно в кровать. А потом, не признав поддельности пробуждения, гулял по лунной комнате, и злая колдунья, залетевшая на седьмой этаж, сквозь стекло грозила костлявой рукой, поселяясь навечно в детской памяти.
Но спасало волшебно зажмуривание. И открыв глаза в новом сне, уже успев позабыть минувшие страхи и мудро не пытаясь их вспомнить, ты опять с беззаботностью щедро заполнял душу приметами летнего утра… В тех далеких снах переливы милых запахов имели собственную форму и цвет – шлейф маминой шкатулки с драгоценностями был перламутрово-округлым, аромат керосина и дерева, которым встречал бабушкин деревенский дом, на ощупь был, как гладкий коричневый черенок, а кожаный запах велосипедного сидения был чёрен и шершав…
Перед тобой простиралась бесконечная дорога, дорога сквозь поля и перелески, сквозь густой стрекот кузнечиков и стаи мошкары, дорога вдоль небес. И казалось, что так будет всегда…
Но что же спугнуло в нас детство? Что заставило нас веровать в сложное счастье? Что мы не так поняли в шепоте ветра на той мерцающей опушке?..
И уже никогда не узнать, чем же закончился тот цветной сон…
«ОКТЯБРЬ»
…полетели к Луне сквозь старые письма и сны, ну, что скажешь?
Легкая поступь октября эхом растворилась под улетающим сводом аллеи…
Словно смешивая разноцветные капли – неспеша и неповторимо, город смешивает запахи – терпкий шлейф сквозных проспектов с ароматом пустеющих рощ…
Как кофе и сигареты. Это не просто комбинация.
Это сладкий яд – яд, который пьянит память и разъедает ржавые доспехи вечно стеклянной души.
В такие минуты приятно, закинув голову, безучастно плыть по течению кирпичных переулков под любопытными взглядами поседевших крон, и постепенно обретая прозрачность, становиться невидимым соглядатаем происходящего…
И тогда мир, теряя осторожность, начинает выдавать свои детские секреты.
Словно не зная о слежке, желтый лист стремительно, без стеснения, срывается с ветки, позёрски застывая на секунду в «па де пуассон», но не в силах побороть врожденную апатию, стекает вниз по густому воздуху, стараясь избежать лужи, чтобы не оставить в ней свой круглый отпечаток.
Облака, заключенные в тяжелую рамку крыш, заскользили в сторону тепла, увлекая за собой замерший след самолёта, видимо, надеясь его отогреть в тех краях.
А вон и сам день легкой дымкой побрёл к своим голубятням. И там, заломив на затылок кепку, выпустил в небо стаю белоснежных птиц, подгоняя их свистом. Восхищенно улыбаясь, он смотрит, как накручивает круги его сверкающая стая.
Уже вскоре, на Покров, она опустится на землю хрустальным платком, но это ещё только вскоре, не сейчас.
А пока… пока где-то в тихом московском дворике на деревянной лавочке сидит пожилая особа в клетчатом пальто, в тяжелых ботинках и теплых носках, с бесхитростной пачкой чипсов и бутылкой прозрачной стылой воды на коленях, сидит, добродушно щурясь в ажурном солнечном решете.
Но лишь немногие узнают в ней уходящую осень…
И над этим мигом проплывает первозданное небо, словно человечества ещё не существует.
А может, так и есть…?
«МОЛОДОСТЬ»
…прижмись ко мне, я не хочу, чтобы между нами был ветер.
Я тебя люблю. Кстати, что это значит?
Я знаю, ты здесь. Вот за этой картонной стеной. Я знаю, ты меня слышишь. Тебя, видимо, попросили не общаться со мной. Тебе, видимо, сказали, что так будет лучше для нас обоих. Давай, я буду говорить, а ты просто слушай…
Мы с тобой расстались… нам пришлось с тобой расстаться. В этом нет вины ни твоей, ни моей. Так случилось. Хотел ли я этой разлуки? Нет! Мне было больно, когда я понял, что нам не быть больше вместе. Больше никогда. Ты больше не услышишь мой искренний смех, не увидишь моих с хитрецой веселых глаз, не будешь танцевать под мою гитару, не оставишь смазанный штрих помады на моей белой рубашке…
А помнишь (ну, конечно, помнишь), те одинокие прогулки по московским переулкам. Как наши тени хитро сливались на каменных стенах старинных городских усадьб, таких приземистых. Ты помнишь, мы ещё представляли, что из них, словно воск, вытекает время, и от этого они ссыхаются, песком сочась в тротуарные трещины…
А первые чуть нервные объятия? Да-да, на том каменном пролёте в преддверии чердака. Дом был ветхий, и зима пробиралась снежинками сквозь разбитые стекла на лестничной площадке, подбирая за нами те крохи тепла, которые мы рассыпали, неумело целуясь…