Понял, к чему я веду? А другой такой же, как и я, рыбак, зверобойщик, сосед мой, - он, к примеру, получит, может, поболе моего, так? Получит, закатится в кабак, да по бабам, по этим самым шлюхам-паскудам, а? Я о доме думаю, о хозяйстве, а он на пробку наступат, он глаза свои винищем нальет. Он три дня гуляет, на четвертый на судно является. В ноги мне кланяется, двугривенный просит на опохмел. Это как же?..
- Это тебе как же? - заорал с ненавистью Нестор. - Лодарь, пьяница, таких в мешок да в воду, чтобы не смели на земле смердеть. Я все своим горбом наживал, ты думаешь, мне выпить было заказано али баб этих сладких я не хотел? А я мимо всего шел, нос отворачивал, об хозяйстве думал, деньгу берег. И все нажил, все у нас было. А впрок это кому пошло? Тут же все и развеяли, как дым, коровы мои которые сами подохли, которых забили. А с домом что сделали, дураки! На дрова пожгли. Ему, лодарю, в лес некогда съездить, идет к дому, съезд ломает, после поветь, после и совсем весь!..
- У нас сосед был, Хнык, - немного успокоившись, продолжал Нестор. - Такая у него уличное произвишше было - Хнык. Ах зараза, ах лодарь, я с батей на зверобойке, он дома, в карты играет, я в горах камень ломаю, он с Марфуткой нашей, со шлюхой, водку лакает, последний хомут продает. У нас добыча, у него только го-го-го да га-га-га! Мы косить - он на охоту пойдет. Пойдет на охоту, сапоги последние собьет, рябка и того не принесет. У нас сено, а он свою корову соломой ячменной кормит. На коровенку его глядеть - сердце изболит, а он: "Ницего, матуска, съес, ницем права будес!" У, зараза! И кем же его сделали, ты думал? Завхозом он стал в колхозе. А как стал, так и совсем спился, все пропил, в Архангельск подался.
А вот возьми колхоз, вот ты погляди сам. У одного хозяйство, у другого развалюха. Отчего это? А оттого, что один работящий, а другой так и глядит, как бы выпить. А тут еще из району - то, другое, пятое, десятое - там коси, там сей. Семга идет, народу надо на тонях сидеть, а тут - на сенокос ступайте. Это как? Всякие ученые, экспедиции, профессора, все науки превзошел, сейчас приедет, руки в брюки, очки, вот как ты, взденет - лови там-то и там-то. Да так не лови, да тут не лови, да щупает эту самую семгу, в зад ей смотрит, какая она. А чего ей смотреть, когда она уж пятьсот лет смотрена-пересмотрена и мы все о ней знаем. И как ловить знаем, где тоням стоять, опять же знаем.
Я вышел на берег, было пасмурно, только на горизонте посвечивала голубая полоса, и море, чем дальше к горизонту, тем становилось веселее, ярче. А здесь было пасмурно...
Мотобот взвыл сиреной и тронулся, переваливаясь на волнах, и даже сквозь шум набегавших на берег волн был слышен низкий, мягкий звук его дизеля. И как только он тронулся - отделился от него и Кир на своем карбасе и теперь часто греб к берегу, но казалось, не двигался.
Мотобот удалялся, поваливался, мачты его качались. Щемит почему-то на сердце, когда смотришь, как уходит в море судно. Я представляю себе палубу этого мотобота, вахтенного в рубке, шум двигателя. Я воображаю, как рады моряки, которые долго жили здесь, на этом пустынном берегу, а теперь сразу попали к друзьям, в милую сердцу обстановку. Сидят небось сейчас в кубрике, выпивают, хлебают морской свой харч, из камбуза тепло, разговоры... А впереди Архангельск, и, может быть, отпуск дня на два домой, и девочки, и новые кинокартины - помянут ли они этот берег, навигационные знаки, которые ремонтировали, соседей-рыбаков?
Захотелось вдруг и мне домой. Пора! Не буду больше видеть Нестора и его Кира, не буду больше ощущать неприязненный, недоверчивый взгляд, брошенный исподлобья.
Вспомнился мне как-то сразу весь этот осенний Север, хмурая погода, постоянные шторма, все километры, которые прошел я берегом, ночевки, избы, разговоры, ранние сумерки и поздние рассветы... Хватит!
А мне махал уже из карбаса Кир, смеялся, такой здоровый, крепкий, бездумный. Я помог ему выкатить на берег карбас, и вместе мы пошли в дом.
На другой день я попил чаю, засобирался, стал прощаться. И Нестор вдруг стал как-то смущен, суетился, стариковство проглянуло в нем, и впору было его пожалеть.
- Ты не серчай, - бормотал он и отводил глаза. - Я это тебе... Давеча говорили... Что ж такое! Подрасстроился я с этими моряками, не люблю непорядка... Может, что и сказал не то, так ты уж не серчай...
- Ладно, - сказал я. - Чего там! Будь здоров. У всякого свое.
- Ну пойдем, пойдем... - говорил Нестор, одеваясь. - Я тебя провожу маленько... Мало пожил, семга сейчас самая пойдет, пожил бы еще... Кир, пойдем, проводим товарища.
Мы шли по берегу, Нестор больше не извинялся, вздыхал только, поглядывал на небо, думал о погоде. Кир почему-то шел шагах в двадцати впереди.
Так прошли километра два, и Нестор остановился.
- Пароход завтра привернет, - сказал он. - Ведь ты у меня поночуешь? Скажи там старухе - все хорошо, скоро в гости будем. Ну бывай, значит!
Пожали друг другу руки, Кир потопал броднем по твердому песку - был отлив - и закричал:
- Хорсё! Лекко тти! Хорсё!
И радовался, обдавал меня голубизной глаз своих, хлопал по плечу и топал броднями, показывая, как легко мне будет идти.
Скоро потеряли мы друг друга из виду, а потом я уж и не думал о них, а думал о будущих днях, как всегда бывает, когда уходишь откуда-нибудь. А когда, пройдя километров десять, присел на берегу шумящего ручья и решил закусить и полез в рюкзак - рука моя нащупала большой сверток. В старой газете завернута была половина семги, малосольной прекрасной семги, и это Нестор сунул мне на дорогу...
Ах, Нестор, Нестор!
1961