Его опорой опять стали анархисты, которых было много в Германии и во Франции. Они на все лады расхваливали Махно, нуждаясь в человеке, вокруг которого можно было объединить их силы. Все анархистские вожди в основном лишь теоретизировали, а Махно был единственным, кто показал, что их идеями можно вооружить народ, даже не подготовленный к их восприятию. В 1924 г. с помощью анархистов Махно перебрался в Германию, затем во Францию. В пригороде Парижа Венсенне семья Махно прожила почти 10 лет. О Махно много печаталось в анархистском журнале «Дело труда». Там публиковались самые разнообразные материалы: начиная с воспоминаний о матросе А. Г. Железнякове, который, по словам батьки, сделал большую ошибку, вслед за Учредительным собранием не разогнав Совет Народных Комиссаров, и кончая соболезнованиями семьям казненных в США в 1927 г. анархистов-революционеров Н. Сакко и Б. Ванцетти. Ряд своих статей Махно посвятил 10-летию Великого Октября на Украине, празднованию дня 1 Мая, национальному и крестьянскому вопросам, много писал о формах и методах вооруженной защиты революции, доказывал свою непричастность к еврейским погромам на Украине.
Он начал часто говорить об этом после убийства Петлюры 25 мая 1926 г. в Париже выходцем с Украины С. Шварцбардом, принявшим французское подданство. Убийца заявил, что не принадлежит ни к какой политической партии и действовал в одиночку, а убил Петлюру потому, что считал своим долгом отомстить атаману за совершенные им бесчисленные еврейские погромы. Шварцбарду не поверили и попытались доказать, что его руку направляла «большевистская террористическая организация». Называлось также имя Махно. Как утверждает Мале, антагонизм между батькой и «головным атаманом» в эмиграции усилился, а Махно, будучи лично знаком с украинским анархистом Шварцбардом, принимал участие в обсуждении подробностей покушения на Петлюру; происходило это в парижском «Русском ресторане»[71].
Однако ряд других биографов батьки считают его непричастным к этому террористическому акту. А. Скирда, ссылаясь на воспоминания болгарского анархиста К. Радеффа, писал, что Шварцбард лишь консультировался у батьки по поводу готовящегося покушения, но Махно пытался отговорить его, утверждая, что убийство — метод, осужденный анархистами, и доказывал личную непричастность Петлюры к еврейским погромам: это Махно сделал в знак благодарности Петлюре за то, что в 1922 г. тот якобы спас его от агрессивно настроенных петлюровских офицеров, хотевших расправиться с батькой во время его пребывания в Польше; когда же «головной атаман» был убит, то Махно выказал возмущение. К тому же, добавляет В. Петерс, он испугался, понимая, что и его тоже могут обвинить в поощрении еврейских погромов[72].
В апреле 1927 г. Махно обратился «К евреям всех стран», призвав общественность сделать проверку «грязного материала». 23 июня того же года он выступил в парижском клубе «Фобур» на диспуте «Был ли главарь Махно другом евреев или он участвовал в убийстве их» и доказывал, что одной из причин расстрела махновцами Григорьева явилась организация им массовых еврейских погромов[73].
За границей Махно начал писать мемуары. Первый их том был издан прижизненно, два остальных — посмертно. Редактировал их Волин, отношения с которым у Махно были сложными еще со времен гражданской войны, ибо тот пытался преувеличить влияние анархистов на Махно. Деятельность Махно за рубежом находилась под пристальным вниманием ВЧК и ОГПУ. Как свидетельствуют ветераны ВЧК, они усматривали в нем потенциального врага Советской власти и считали его в политическом отношении живым мертвецом[74].
Здоровье Махно ухудшалось. В июне 1934 г. врачи предложили ему сложную операцию. О последних днях Махно оставила воспоминания Кузьменко. «Однажды в конце июня, — писала она 18 марта 1974 г. своим родственникам в Гуляйполе, — я зашла к нему в госпиталь. Он был уставший, измученный, ослабевший… А через несколько дней ко мне на работу в Кенси приезжает на такси один товарищ — Максим — и говорит: „Собирайся, Галина, сейчас же едем в Париж, Нестор умирает“. Я взяла дочь, спустилась к заведующей и заявила ей, что я сейчас с дочерью уезжаю в Париж, так как там умирает мой муж, отец моей дочери… Муж лежал в постели после операции бледный, с полузакрытыми глазами, с распухшими руками, отгороженный от всех остальных простыней… Я его поцеловала в щеку. Он открыл глаза и, обращаясь к дочери, слабым голосом произнес: „Оставайся, доченька, здоровой и счастливой“. Потом закрыл глаза и сказал: „Извините, друзья, я очень устал, хочу уснуть“… На следующий день утром, когда мы зашли в палату, то увидели, что кровать, на которой лежал муж, пуста и ширмы возле кровати не было. Один из больных сказал, что сегодня утром около 6 часов утра муж перестал дышать. Пришла сестра, закрыла ему простыней лицо, а потом его вынесли в мертвецкую. Это было 6 июля 1934 г.[75]… Через пару дней мы его хоронили на кладбище Пер-Лашез. Тело его было сожжено в крематории, и урна с прахом была замурована в стене»[76].
72
PETERS V. Nestor Makhno: the Life of an Anarchist. Winnipeg. 1970, pp.89–93; SKIRDA A. Nestor Makhno: le Cosaque de l’Anarchie. Millau. 1982, p.320.
76
Из материалов Гуляйпольского краеведческого музея. Поскольку эти сведения исходят от самой Кузьменко и содержат в разных случаях расхождения, в последних публикациях они излагаются различными авторами по-разному.