Замполитрука Белов пожал плечами. Каждый своим гордится. А вот то, что с настоящим белогвардейцем встретиться довелось, и в самом деле интересно. Жаль, никому не расскажешь.
Крепкие пальцы открыли папиросную коробку, картонный мундштук негромко ударил в столешницу. Александр невольно усмехнулся. Это уже не кино, это Багрицкий, «Дума про Опанаса».
Не предложил. И спички не было, «штабной» обошелся зажигалкой, как и пани подпоручник.
Сквозь папиросный дым – неяркий блеск монокля.
– Надеюсь, молодой человек, вы в полной мере осознали свое положение?
– Вполне, – не стал спорить замполитрука. – Незаконно, в нарушение всех существующих международных соглашений, похищен и доставлен на территорию вероятного противника.
Рука с папиросой взметнулась вверх.
– Незаконно! Подумать только!.. И кто это говорит? Комиссар! Да ваш Ульянов-Бланк от таких слов в своем стеклянном гробу перевернется! Нет-с, молодой человек, на войне закона нет, а есть целесообразность. В вашем случае – революционная, в нашем – совсем наоборот… Кстати, в каком высшем учебном заведении изволили грызть гранит науки?
Александр Белов взглянул сквозь папиросный дым.
– Забыл, господин, майор. Память отшибло, такая вот беда.
«Штабной» невозмутимо кивнул. Подумав немного, извлек из ящика стола маленький медный колокольчик.
Дзинь-дзинь-дзинь!
Дверь за спиной отворилась.
– Познакомьтесь! – улыбнулся господин майор.
Александр встал, повернулся…
– Kazimierz, – представился невысокий плечистый крепыш в сером, мышиного цвета костюме.
– Белов, – шевельнул губами замполитрука.
– Вот и прекрасно, – подхватил господин майор. – Kazimierz, nasz gość ma złą pamięć[21].
Тот молча кивнул в ответ. «Штабной» вновь полез в ящик стола, откуда были извлечены два листа белой бумаги. Один лег на другой, крепкая ладонь придавила сверху, разгладила.
– Господин Белов, не сочтите за труд взять все это в правую руку. Просто зажмите сверху ладонью. А теперь – руку вперед!
Полюбовался тем, что получилось.
– Kazimierz!
Тот, неспешно расстегнув пиджак, сделал шаг вперед. Взмахнул в воздухе правой рукой, лениво, словно воду стряхивал. Раз, другой…
Тр-р-ресь!
Верхняя половина обоих листов так и осталась в пальцах, четыре практически ровных квадрата бесшумно опустились на пол. Крепыш потер запястье и застегнул пиджак.
– А теперь подключите воображение, господин красный комиссар. Я бы, признаться, прямо сейчас и приступил. Не терпится молодость вспомнить! Увы, жду распоряжений из Варшавы. Так что подумайте до завтра. Пока еще думать способны.
Соль плыла над утонувшим в электрическом огне городом и думала о войне. Политикой она и в самом деле не увлекалась. Газеты просматривала, но главным образом заголовки. Не слишком интересно, предсказуемо и очень грязно.
Война на востоке… Ее предки даже не считали те земли Европой. Ни городов, ни дорог, бескрайние леса, по которым бродят лохматые зубры и злобные язычники, убивающие миссионеров. С той поры мало что изменилось. Лесов стало поменьше, как и зубров, зато язычники, обернувшиеся русскими комиссарами, расплодились во множестве. С Церковью и Монархией покончено, а о судьбе «рабочих и крестьян», ради которых все эти зверства и творились, лучше к ночи не вспоминать. Поляки, если им самим верить, не пустили большевистский кошмар в Европу, подобно пращурам, остановившим нашествие татар.
Но и поляки никакой симпатии не вызывали. Из-за них все и заварилось. Три года назад Речь Посполитая отрезала от маленькой Литвы чуть ли не треть вместе с Каунасом, а этим летом предъявила литовцам очередной ультиматум.
– Воевать они не будут, – уверенно заявил отец. – Пошлют Siesindnichtdorten.
Соль решила, что ослышалась или, того хуже, забыла немецкий. Отец невесело усмехнулся:
– Sie-sind-nicht-dorten. Их-там-нет-ов. Навербуют всякую сволочь, раздадут оружие и перекинут через границу, чтобы действовали под видом местных повстанцев. В 1921-м именно так поляки захватили Вильно. А Siesindnichtdorten – это уже покойный доктор Геббельс. В марте 1936-го немцы перебросили в Рейнскую область несколько батальонов в штатском. Они и организовали народный энтузиазм вместе с плебисцитом. Геббельс все обвинения отверг и заявил с трибуны: «Sie sind nicht da!»