Это было как раз тридцатого апреля, праздники снова удлинились за счет выходных, снова, как и в Новый год, страна гуляла три дня.
Не вся страна. В ту субботу случилось страшное: взрыв метана на шахте «Коминтерновская» унес жизни двенадцати человек и забаррикадировал в недрах на глубине четырехсот метров еще двадцать. Пока шли праздники, к ним пробивались спасатели. К счастью, уже третьего числа всех вывели на поверхность, живых, но здорово помятых взрывом.
Город ничего не знал о случившемся, праздник как-никак. Власти решили не прерывать веселье граждан. Молчали радио и телевидение, а газеты… ну да, они по выходным просто не печатались. В воскресенье состоялась традиционная первомайская демонстрация, на которой прошла колонна горняков, вся в черном. Пока она двигалась вдоль трибуны с руководством обкома и прибывшим представителем ЦК партии по площади Революции, узнавшие неведомо как службисты о планах горняков не молчать о своем горе, крутили руки и вязали особо настырных, пытавшихся докричаться до высокого начальства. Плакаты вырывали, рабочих отправляли в кутузку. Говорят, около шестидесяти человек в тот день не добрались до трибун. Да они кричали, они пытались — но их не услышали. Или не захотели услышать. Наверное, последнее, ведь на трибуне стоял директор «Асбеста», по совместительству и руководитель предприятия «Асбест-шахты», он рассказывал прибывшим из самой Москвы телевизионщикам, что вот уже летом начнется работа на новой, тринадцатой шахте имени Генриха Шлосса, известного немецкого инженера, интернационалиста, который, прибыв в наш город в первые годы советской власти, восстановил добычу угля в регионе. А к девяносто третьему году, не скрывая гордости продолжал директор, в строй будет введено еще шесть шахт, и тогда общая добыча угля составит немыслимые для нашей области…
Конечно, во вторник все вскрылось, да тогда уже, после праздников, вся пресса, все каналы только и вещали о случившемся, ни словом не обмолвившись, а чего же это вы, милые, так невовремя подаете столь важную, столь трагичную информацию? Где вы были все эти три дня?
Горняки снова попытались придти с челобитной к зданию обкома, но на сей раз даже попытка не удалась, их отловили бойцы ОМОНа еще на подступах. Впрочем, на помощь руководству пришел главный инженер. Лично встречаясь с семьями погибших и с пострадавшими он распорядился выделить — кажется, из своего кошелька — по десять тысяч на похороны и по пять на реабилитацию. И просил у органов отпустить всех задержанных за нарушение общественного порядка, он за них ручается.
Так и вышло. Неудивительно, что так вышло, скорее, даже закономерно. Как и то, что говорливого директора объединения сразу после дня Победы убрали на «заслуженный отдых», его место занял зам, а Ковальчук сам передвинулся на ступеньку повыше, став правой рукой нового правителя «Асбеста».
Все случилось так быстро, как это и обычно происходило в последние годы. Впрочем, большинство подобной ротации не заметило, директору в прошлом году стукнуло шестьдесят три, давно пора на пенсию. Ковальчук на его фоне и вовсе выглядел пацаном, ему недавно исполнилось сорок восемь.
О нем с Олей я смог поговорить только вечером восьмого, когда еще о перестановке знали только в руководстве «Асбеста». Да и разговор вышел какой-то не такой, она устала, сперва только отмахивалась и лишь когда я спросил насчет шахт, несколько удивилась. Треп директора солнышко не слышала, на все майские поехала к родным, снова без меня. Почему-то не рискнула представить своего жениха. Не хотела сглазить или боялась их мнения? Даже не могу сказать определенно — в самом деле, Олина душа для меня по-прежнему оставалась под завесой мрака.
Я еще сказал, мол, негоже столько времени не знакомить, она отшутилась, извиняясь за свою внезапную робость, мол, время не пришло, в отпуск встретимся как следует, я тогда всех соберу, а пока пусть лучше проверим друг друга — в недолгой разлуке.