Празднества в честь одержанной победы были столь великолепны и радостны, что на какое-то время они захватили Ауриану, и она забыла о своей утрате. Воины распевали во все горло хвалебные песнопения, обращенные к богам, и бросали в огонь костра роскошные дары — благодарственные жертвоприношения — щиты римских легионеров, копья, дротики, мечи, конскую сбрую и кожаные доспехи. И так как бог войны питал особую любовь к лошадям, ему в жертву были принесены тридцать кавалерийских лошадей, только одного трофейного коня — прекрасного вороного жеребца оставили для Бальдемара как возмещение его потери — убитого под ним боевого скакуна. Праздник продолжался всю ночь, и Ауриане удалось улучить момент для того, чтобы спрятать два коротких римских меча и уберечь их от пламени костра. Ауриана надеялась, что теперь они с Децием смогут упражняться настоящим боевым оружием. Вообще-то с ее стороны было кощунством совершать столь наглую кражу у самого бога, но желание заполучить мечи пересилило страх, и девушка рассудила, что за такой незначительный проступок бог войны должен простить ее.
Торжества в честь победы шли своим чередом, мед и вино текли рекой. Четыре дня и четыре ночи неутомимые воины исполняли свои боевые пляски с мечами вокруг костра, и когда они скрещивали оружие, имитируя поединки, на их клинках играли кровавые отсветы. Музыканты без устали дули в дудки и гремели в барабаны, сопровождая воинские пляски громкой ритмичной музыкой, заглушавшей рев пламени огромного костра и шум голосов. Земля была липкой и влажной от пролитого меда. Хатты устраивали скачки на лошадях и петушиные бои — свои любимые развлечения. Над костром зажаривали целые туши быков. И многие в эти дни обращались к ворожеям, чтобы те предсказали им судьбу, заглянув в чашу из черненого серебра, наполненную водой, взятой из священных источников. В лагерь пришли странствующие барды — сочинители песен — в пестрых разноцветных плащах со старыми, видавшими виды арфами. Они пели древние, хорошо известные баллады, пощипывая расстроенные струны, или тут же сочиняли новые хвалебные песни в честь победы в только что отгремевшей битве. Они воспевали подвиги Аурианы, поскольку считали, что именно она выиграла битву, открыв своими руками ворота крепости.
После того как вся захваченная добыча была сожжена, чтобы поддержать огонь в костре, туда начали подбрасывать бревна и разрубленные римские повозки. Люди говорили: этот огонь обладает такой магической мощью, что каждый, кого обдали потоки жара, исходящие от костра, излечится от любой хвори и недуга, будь то гнойный нарыв или сильный изматывающий кашель; а бесплодные женщины, которые будут всю ночь танцевать вокруг костра, понесут уже в течение этого года.
«Вот он, восторг, который вселяет в нас свершившаяся месть, — думала Ауриана, глядя на воодушевление своих ликующих соплеменников. — Великая дикая кошка, которая стережет и охраняет наши души, улыбается сейчас и, довольная, лижет свои лапы. Солнце любит нас, луна делает наше лоно плодоносным».
Но Ауриана никак не могла отделаться от горького привкуса, которым отдавал вкус победы — совершенно неожиданно для нее. У нее было такое ощущение, будто, пока они торжествуют и празднуют свою победу, по их следу крадется злая, притаившаяся до поры до времени сила. Похоже, никто не разделял ее опасений. Хоть тревога, казалось, витала в самом воздухе праздника. Может быть, это происходило оттого, что Одберт был жив и оставался на свободе. Ауриана сердцем чувствовала: все идет не так, как надо.
Через четыре дня после разгрома войска Видо, хатты увидели со своего холма, как небольшой отряд римлян вошел в разоренную крепость. На таком расстоянии люди казались маленькими, словно муравьи, они старательно собирали своих павших воинов для погребального костра. Ауриана слышала, как ее соплеменники смеялись и называли римлян трусами и рабами.
После победоносной битвы Ауриана видела Деция всего лишь один раз. Она устроила все так, чтобы он тайно вернулся в деревню до возвращения туда хаттского войска, в качестве проводника она дала Децию раба из местных уроженцев. Когда она пришла попрощаться со своим другом, он рассказал ей о шпионе, который стал свидетелем их неосторожного поцелуя. Деций спросил с тревогой, что произойдет с ней, если ее обвинят в позорных сношениях с чужеземцем.
— Ничего, пока жив Бальдемар; никто не осмелится причинить мне вред, даже Гейзару не удастся сделать это. Мой отец всегда превыше всего почитал свой собственный закон — даже в ущерб священным заповедям. Но если… если…