— Марк, тот черный амулет… все еще с тобой?
За все это время он ни разу не вспомнил о черном чужеземном мешочке с землей.
— Нет, я снял его, когда повзрослел.
— Сделай одолжение мне, мертвому человеку, надень его снова. Это обеспечит тебе помощь божественных сил, а тебе сейчас как никогда нужна их помощь. Я не хочу тебя разочаровывать, но…
— Но ты считаешь, что мои шансы на спасение равны шансам новичка, вышедшего на арену с палкой против стаи разъяренных хищников. Я знаю, что у меня нет почти никаких шансов. Думаю, что мне надо будет выковать свое собственное оружие и с ним вступать в бой. Впрочем, я удовлетворюсь даже тем, если смогу удержать хищников от разбоя, если увижу, что они смертельно страдают, глядя на пищу, но не имея возможности прикоснуться к ней.
— Больно… — еле слышно прошептал отец. — Позови хирурга, чтобы он вскрыл вены под коленями. Я ведь и так терплю эту боль слишком долго.
Марк закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать, чтобы прогнать от себя нестерпимый ужас и жалость к старику.
— Умоляю тебя! — сказал он тихо. — Прими быстродействующий яд.
— У меня слишком сильный организм для любого яда. Я ведь всю жизнь принимал яд малыми дозами для того, чтобы уберечься от отравителей…
Тут голова старика бессильно откинулась назад, и Марк понял, что хирург уже не понадобится. Он жадно вглядывался в каждую черточку отцовского лица, еле различимого теперь в сгустившихся сумерках, стараясь навсегда удержать его в памяти.
Но отцу вновь удалось заговорить с ним, голос старика звучал теперь по-детски умоляюще. Марк опустил глаза, с трудом перенося эту пытку.
— Мои книги… Я писал на песке, их сожгут… Труд всей моей жизни… труд… Лет через десять те, кто помнил мое имя, забудут его. Мой огромный труд о Германии так и остался незаконченным… У меня такое ощущение, будто я умираю, оставляя беспомощного младенца, которому так нужна моя забота…
— Твой труд останется жить, — твердо сказал Марк, размышляя над тем, как странно поменялись их роли: теперь он сам был как бы родителем, утешающим и заботящимся, а его отец — ребенком, которому надо было помочь спокойно уснуть.
— Если только среди богов… — с горечью сказал умирающий.
— Нет. Здесь на земле, среди людей. Отец, я сам закончу написание четырех последних книг и никому не скажу об этом. Твой грандиозный труд об обычаях и верованиях племен Севера станет самым авторитетным в этой области. Он сделает честь любой библиотеке от Рима до Александрии! Мир будет думать, что это ты закончил его. Прими это как мой подарок.
Отец с трудом повернул к нему голову.
— Это было бы хорошо… так хорошо… — начал он горячо, но внезапно замолчал, совершенно обессилев.
Вообще-то Марк сомневался, что его обещание принесет отцу какое-то облегчение, ведь Сенатор считал, что его сын тоже обречен. Но, по-видимому, ум Юлиана-старшего уже помутился, и он забыл о том, о чем говорил совсем недавно.
— Не умирай! Слышишь, не умирай никогда… — шептал старик. — Да, я… обо всем этом… подумаю… Марк, клянусь богами, ты дорог мне… Забудь о том…
Неожиданно он замолчал, как будто натолкнулся на какой-то невидимый барьер. Прерывистый хриплый вздох вырвался у него из груди.
«О Юнона, прояви милосердие! Он ведь не договорил, он хотел еще что-то сказать мне!» — взмолился Марк.
Язычок пламени в лампе вдруг судорожно замигал, забился, — как будто тень умершего проскользнула мимо светильника, и внезапно потух. Марк остался в полной темноте. Он застыл не шевелясь, хотя знал, что за дверью ждут Диокл и хирург, но Марк не был еще готов выйти на люди и услышать вой домочадцев.
— Что, что я должен забыть? — сказал он громко, обращаясь к мертвому телу. — В чем ты раскаивался, отец? В том, что смеялся над моей тягой к ученью и считал ее чрезмерной? Не беспокойся об этом, это было в твоем характере, как в характере лошадей резвый бег. Ты хотел попросить у меня прощения… Но те, кто виноваты в твоей гибели, они не просят прощения. Да я и не прощу им никогда твоей безвременной кончины! Вот твоя награда за верную, беспорочную службу! Если я останусь жить, я не буду служить им, этим палачам. Я не буду следовать долгу, как следовал ему ты всю жизнь, потому что у меня нет чувства долга перед твоими убийцами. Если служишь, то надо служить во имя… Во имя чего? Во имя любви!