Толпа любопытных, оставшихся посмотреть, что будет дальше, разразилась громким хохотом.
Пока Марк Аррий Юлиан приближался к мальчику, тихие возгласы сопровождали его, как дуновение ветерка: «Славнейший!»
— Гранн воняет, словно козлиная задница!
— Ты что же, Гранн, купаешься теперь в той же бадье, где отмачиваешь одежду?
Сенатор поморщился и бросил недовольный взгляд на сукновала, когда легкий ветерок донес до него ту вонь, которую Гранн распространял вокруг себя. Он кивнул на мальчика.
— Поверни-ка его лицом ко мне, — произнес он негромко, но повелительно, — я хочу взглянуть на него!
— Это мой раб по всем законам, я купил его, Благороднейший, — сказал Гранн, неловко кланяясь несколько раз, и раздвинул в широкой улыбке свой толстогубый рот. — Он отличается дурным поведением, так что ты вряд ли пожелаешь взять себе такого раба.
Марк Юлиан не обращал на Гранна ни малейшего внимания. Сенатор медленно поднял лицо мальчика за подбородок. Гранн весь кипел от негодования, но не отважился протестовать. Эндимион встретился на мгновение с озабоченным, но мягким взглядом Сенатора и тут же опустил глаза в полном замешательстве, поскольку не знал, чего же ему ждать от этого человека. Но тут внезапно Юлиан бережно и торжественно, как будто испытывая благоговейный страх, взял в руку амулет, висящий поверх туники мальчика, и повертел в руках кожаный мешочек с землей. Эндимион заметил, как напряглось лицо благородного мужа, как будто он огромным усилием воли сдерживал захлестнувшие его эмоции. Наблюдая за всей этой сценой, Гранн опустил свою лохматую голову, и из его горла вырвался приглушенный рокочущий звук, похожий на подавленное рычание, какое издает пес, вынужденный стоять и ждать, пока другой, более сильный пес, грызет отобранную у него кость.
— Добрый человек, ты ошибся, — вымолвил, наконец, Марк Юлиан ровным холодным голосом. — Этот раб — мой. Но, чтобы избежать дальнейших недоразумений и окончательно убедить тебя в твоей ошибке, я куплю его у тебя. Нестор! — крикнул он, обращаясь к почтительно стоявшему в ожидании приказаний, услужливому секретарю-вольноотпущеннику, благоухавшему гиацинтовым маслом. Сенатор кивком головы указал на Гранна. — Заплати ему. Отдай весь кошелек. Немедленно. Нестор бросил тяжелый кошелек, наполненный золотыми монетами, в сложенные вместе ладони Гранна. Гранн обомлел, когда открыл его и заглянул внутрь. Он не выручил бы столько денег, продай он даже всю свою сукновальню. Жадность быстро победила в нем обуревавшее его желание расправиться с мальчишкой. Поэтому сукновал ухмыльнулся, показывая желтые лошадиные зубы, сначала Марку Аррию Юлиану, потом толпе зевак, как бы говоря: «Ха! В конце концов я остался в выигрыше!» И толкнул все еще связанного мальчика к новому хозяину.
Толпа никак не могла уразуметь, что же все это означает; но несмотря на загадочность происходящего, из уст в уста уже начали передаваться самые невероятные слухи, истолковывающие это событие. Таким образом, через некоторое время, когда молва обошла все кабачки, наиболее вероятной причиной столь странного поведения Сенатора всеми было признано сладострастие, хотя Марк Аррий Юлиан был одним из немногих аристократов, которых никто никогда не заподозрил бы в связях с мальчиками.
— Отведи этого раба в дом, — услышал ошеломленный Эндимион короткое распоряжение своего нового хозяина вольноотпущеннику. — Умой, накорми и дай ему чистую одежду!
На следующий день Эндимион, одетый в тунику из тончайшего льна, вошел, сильно волнуясь, в кабинет Сенатора Марка Аррия Юлиана. Он был напряжен и бдителен, как часовой вблизи вражеской позиции. Ожидая своего господина, которого задерживали неотложные дела, но который выразил желание поговорить с ним, мальчик принялся осматривать комнату. Ему казалось, что он спит и видит чудесный сон. На письменном столе из кипарисового дерева стоял серебряный прибор для вина. Эндимион со страхом понимал, что каждая серебряная, сделанная мастерской рукой чарочка стоила в три раза дороже, чем он сам. Но то, что он, рассмотрев резной барельеф на тулове чарки, узнал сюжет, изображавший смерть Дидоны от меча Энея, несколько успокоило его, внушило чувство уверенности, — ведь он тоже не последний человек и кое-что понимает в этом мире! Позади стола стояли водяные часы с матовым стеклом, украшенным золотыми пластинами. Какие изящные часы стоят в домах у богатых людей! Они отмеряют каждый час прожитой жизни, а вот рабу часы не нужны, он знает только день и ночь. Повсюду была масса книг, — книги были небрежно навалены в нишах стен, стопки их лежали на полу. Эндимион удивился сам себе: в другое время он бы накинулся на них, жадно начал бы читать первое попавшееся сочинение. Ему так хотелось верить, что он уже приобрел некоторые способности настоящего мудреца — и прежде всего способность держать в узде свои эмоции, но его безжалостный здравый смысл говорил ему, что на самом деле тревога, которую он испытывал в душе, притупляла его интерес к книгам. Его мучила одна лишь мысль: «Чего от него хотят?»