За медоварней было вырыто две землянки для многочисленных домочадцев, обитавших в доме Бальдемара. Каждая землянка была достаточно глубока и широка, чтобы укрыть двадцать человек. Ямы закрывались большими плетнями, заваленными сверху валежником, чтобы замаскировать их место расположения от неприятеля. В мирные времена в этих прямоугольных ямах хранились съестные припасы, а во время вражеских набегов их использовали как убежища.
Ауриана стала на колени у одной из ям и передала оружие находившейся внизу Ателинде, а затем начала спускаться сама в черноту, пахнущую землей и плесенью, нащупывая ногами выемки, устроенные в земляной стене, и держась руками за торчащие корни. Скрывшись с головой под землю, она закрыла плетнем вход и спрыгнула вниз. Сейчас же в нос ей ударил резкий запах пота и мочи, исходивший от скученных на малой площади людей. Она устроилась между Ателиндой и бочонком меда. Все хранили молчание. Рассеянный свет сквозил через ветки орешника, закрывавшие узкий лаз наверху. Через некоторое время Ателинда поднесла рожок с медом к губам младенца — он не должен был, проснувшись, выдать их своим плачем.
И Арнвульф тут же начал посасывать сладкую пищу, не просыпаясь.
Постепенно глаза Аурианы привыкли к темноте, и она различила в полумраке решительный профиль Херты. Бабушка как будто окаменела, сидя совершенно прямо на низкой деревянной скамеечке и держа перед собой свою палку с зарубками для счета, словно боевое копье; она была, как всегда, исполнена самообладания и не желала признавать свою полную беспомощность перед лицом грозной опасности. В ее непреклонном взоре, однако, чувствовалось что-то жалкое; высоко поднятый крючковатый нос с сильной горбинкой был похож сейчас на затупившееся оружие, перед которым жестокий мир совершенно не робел, как бы Херта ни настаивала на своем. У ног бабушки на земляном полу стоял сундук, наполненный сокровищами и реликвиями, собранными ею за целую жизнь. Но Херта выглядела совершенно отрешенной и безразличной. Причем дело тут было не в тишине, молчании и неподвижности, которые все домочадцы вынуждены были сохранять из-за близости врага. Нет, Херта выглядела не как человек, пытающийся спасти свою жизнь, а как человек, приготовившийся умереть. Приглядевшись, Ауриана заметила, что на бабушке был надет ее лучший плащ и выкрашенное в шафране платье, в котором она хотела быть погребенной, когда наступит ее срок. На пальцах Херты мерцали в полутьме драгоценные перстни. Глаза Аурианы затуманились от слез: хотя Херта никогда не проявляла любви к внучке, той было все же искренне жаль в этот момент бабушку.
— А что слышно о Харис? — зашептала Ауриана, обращаясь к матери. Харис была женой Тойдобальда. — И о ее младенце?
— Никто не видел их, — отозвалась Ателинда.
Тут и Херта шепотом заговорила с Ателиндой, убеждая ее уговорить Ауриану повиноваться решению собрания старейшин.
— Ради нашего общего блага она должна выйти замуж за одного из сыновей Видо. Из-за этого ребенка на наши головы сыплются одни лишь беды.
— Я не буду говорить с ней сейчас об этом, — зашептала Ателинда в ответ почти умоляющим голосом.
«Почему мама не ответила ей резко и решительно? — с горечью подумала Ауриана. — Я знаю, она боится Херту, владеющую магической способностью воскрешать мертвых. И все же ей не следовало с такой покорностью склонять перед ней свою голову. И как смеет сама Херта говорить обо мне в моем присутствии, обращаясь при этом к третьему лицу, словно я какая-нибудь неразумная собачонка?!»
— Одни лишь беды и ничего кроме бед! — упрямо повторила Херта громким свистящим шепотом, как будто она не слышала ответа Ателинды. — Почему бы нам не использовать ее, чтобы заключить мир с нашим врагом? Мне очень жаль Витгерна, если уж говорить положа руку на сердце. Он прекрасно знает, что берет себе невесту с примесью демонической крови, и не осмеливается возражать!
— Я не желаю слушать все это! — более решительно промолвила Ателинда.
«Если Херта скажет еще что-нибудь в таком же духе, — подумала Ауриана, — я не выдержу и взорвусь! И тогда мне уже будет все равно, проклянет ли она меня девять раз и умру ли я прямо тут же на месте. Я — такое же человеческое дитя, как и все остальные, разве это не так? Почему же она постоянно третирует меня и относится ко мне с таким откровенным презрением? Я уверена, что мама знает обо всем этом больше, чем говорит».