Потухший взор Херты неожиданно вспыхнул яростным огнем.
— А кто отомстит за него, глупая девчонка, когда он падет от руки своей кровной родственницы?
— Что ты такое говоришь? Кто тебе сказал о возможности такого злодеяния? И кого ты подразумеваешь, говоря о кровной родственнице?
— Убийство Арнвульфа может быть отомщено, но никто ни на земле ни в небесах не сможет отомстить за Бальдемара. Потому что никто не сможет поднять руку на свою кровь, даже ради священной мести! Вот он, смысл величайшего проклятия, которое тяготеет над нашим родом, — месть не сможет смыть нашего позора. И то, что произошло сегодня, это только предвестие нашего падения.
Ауриана всем нутром ощутила, что зверь, который всю жизнь крался по ее следу, сейчас, наконец, изготовился к прыжку.
— Он умрет от твоей руки! Твоей, Ауриана, именно это написано у тебя на роду! — с триумфом во взоре воскликнула Херта.
— Да ты просто спятила! Демоны зла овладели тобой! Я не могу поверить столь отвратительным словам, посмевшим вырваться из твоих уст! Разве ты не знаешь, как я люблю отца? Даже Ателинда не любит его больше, чем я.
Но бабушка снова ушла в себя, запершись в башне молчания. Она резко вырвала свою руку из рук Аурианы и полной решимости поступью продолжила свое медленное шествие к объятому пламенем дому. Ауриана некоторое время следовала за ней, впав в состояние, граничащее с истерикой.
— Нет, бабушка, нет! — выкрикивала она до тех пор, пока не почувствовала, что кровь начинает закипать в ее жилах от нестерпимого жара. Однако Херта шла все также ровно — прямо к стене огня, не замедляя шага. Казалось, она идет с каким-то особым воодушевлением, как будто ее ждет пламенный любовник, и она жаждет соединиться с ним. Она была демонической натурой, обладавшей более сильной волей, чем сила огня.
И вот Ауриана видела уже только ее черный трепещущий силуэт, как будто танцующий от восторженной радости и извивающийся темной змейкой на фоне раскаленного золота. В мареве пышущего от костра жара силуэт Херты колыхался, то вытягиваясь в струнку, то расплываясь в большое пятно, меняя свои очертания, как угрь, плывущий в глубине прозрачного течения.
Мрак окутал Ауриану со всех сторон, сердце ее сжалось в груди и, казалось, вот-вот разорвется от боли. Девушка чувствовала свою огромную вину, как будто она сама толкнула Херту в огонь.
«Так вот почему она все время ненавидела меня, — подумала Ауриана. — Но почему бабушка была уверена, что я совершу столь ужасное преступление, мысль о котором по существу и заставила ее броситься в огонь?»
Ауриана отступила назад, выйдя из полосы опаляющего жара, и вернулась к тому месту, где земля была окрашена пятнами материнской крови. Она чувствовала себя привязанной к хвосту огромного дракона, который мотал ее из стороны в сторону — от одного трагического события к другому, и этому не было конца. Сначала мать, потом Арнвульф и, наконец, гибель бабушки и ее ужасные слова, — этот последний удар, казалось, добил Ауриану. Последние лучи меркнущего скорбного солнца осветили распростертую на земле среди черепков девушку, погруженную в сияющий, блещущий весельем сон, в котором эльфы и великаны танцевали на мертвых телах ее родичей в мире, где реальны только две вещи — огонь и меч.
Глава 4
На следующее утро, когда по склонам окрестных холмов все еще дымились пожарища спаленных врагами мирных домов, Витгерн с двадцатью соратниками Бальдемара галопом въехал на разоренный двор. На месте дома Бальдемара простиралось огромное пепелище, угли которого в самой середине были все еще раскалены, и от них исходил жар, как из гигантской топки, местами на черных угольях вспыхивали язычки пламени, как будто дразня прибывших слишком поздно воинов. Молодые соратники Бальдемара объехали всю усадьбу, с беспокойством взирая на картины разорения.
«Гермундуры, — думал Витгерн, — совершенно спятили. Как решились эти подлые шакалы лезть, по существу, в самую пасть грозного льва? Наверняка они прекрасно знали, что под карающим мечом Бальдемара их головы падут, словно колосья спелой пшеницы под острой косой жнеца».
Один их молодых соратников вождя, придя в ужас от мысли, что спаленная усадьба Бальдемара явилась ниспосланным богами знамением того, что все, кто ему служат, прокляты, вернулся тайком от остальных в лес и, разнуздав свою лошадь, повесился на сосне, перекинув через сук поводья.