— Таким образом, я буду одновременно и царем, и рабом.
— Все народы цивилизованного мира — наши рабы, как ты их называешь. Кто ты такой, чтобы возноситься над ними? А теперь, вот этот человек, — Наместник указал на стоявшего за его спиной мужчину с волосами песочного цвета, широкоскулым лицом и голубовато-белесыми глазами — это был Бранхард, — пойдет с тобой, переодевшись в одного из твоих ратников. Его зовут Секст Курций, и он бегло говорит на твоем родном языке. Через него ты будешь получать наши указания. Как видишь, он очень рослый, и через пару месяцев, когда отрастут его волосы и борода, он будет больше походить на хатта, чем ты сам. Итак, я даю тебе возможность стать спасителем своего народа. Помни одно — если мы останемся на прежнем уровне отношений и будем продолжать вести военные действия друг против друга, Рим будет вынужден однажды уничтожить тебя и половину твоего народа.
Бальдемар до сих пор с усмешкой вспоминает, как вытянулось лицо Наместника, когда он начал отвечать, как его добродушная улыбка постепенно сошла с его пухлых губ.
— Ты изучаешь нас, ученый человек, и думаешь, что уже многое знаешь. Ты можешь хорошо изучить пути, по которым мы ходим, и это знание поможет тебе расставить ловушки на наших тропах, но наши сердца недоступны тебе. Чтобы узнать их, тебе потребовалось бы прожить с нами целую жизнь и умереть с нами. Что касается меня, то я предпочитаю жизнь на свободе — пусть короткую, полную невзгод, голода и холода, — долгой и благополучной жизни твоей любимой и верной собаки.
Бальдемар снова внимательно взглянул на двух своих воинов, стоявших перед ним в полумраке шатра.
— Видо не смог отказаться от соблазнительного предложения, которое в свое время отверг я, — спокойно вымолвил он.
— Клянусь богами, он представляет собой величайшее бедствие, которое когда-либо обрушивалось на наш народ, — прошептал Витгерн, качая головой. — Он продал нас Наместнику, как какое-нибудь стадо скота. Боюсь, что люди не поверят тебе, потому что все это звучит слишком чудовищно!
— А что касается воинов, принимавших участие в налете, — продолжал Бальдемар, — то я полагаю, это были переодетые люди самого Видо.
— Что ты теперь намерен делать? — спросил Зигвульф, и мрачный огонек вспыхнул в глубине его карих глаз.
— Разоблачить его, когда он явится сюда на рассвете, — ответил Бальдемар.
— Тем самым ты столкнешь своих людей с хорошо вооруженными сторонниками Видо!
— Они и так давно уже находятся в состоянии скрытого противостояния. Может быть, лучше будет, если вся вражда и недовольство выйдут наружу.
— Ты не должен этого делать! — возразил Зигвульф. — Видо платит своим людям столь щедрое вознаграждение, что они предпочтут не поверить твоим обвинениям. И потом, наверняка, Бранхард — не одинок, где появляется одна крыса, там следует искать целое гнездо. В подобных делах римляне не придерживаются никаких законов чести. Они вполне способны тайком убить тебя, чтобы заставить молчать. В последнем бою тебе противостоял один Одберт. А сможешь ли ты выстоять против сотни ему подобных?
— Однако законы чести не позволяют мне поступить иначе. Я должен немедленно разоблачить злодея перед всем войском.
— Это приведет к роковому расколу среди наших соплеменников и, в конечном счете, к войне — к кровопролитной бойне, где не будет победителей, потому что соплеменник поднимет руку на соплеменника, сородич на сородича…
— Вы можете привести столько возражений, сколько звезд на небе, но я все равно не изменю своего решения. Единственное, о чем я прошу вас обоих — будьте вместе со мной сегодня на рассвете.
Глава 5
За Деревней Вепря под сенью дубов стояла хижина Труснельды, сложенная из дубовых бревен. Миловидная молодая послушница накладывала компресс из змеиного корня и календулы на рубленую рану Ателинды, полученную от удара меча, произнося одновременно на распев слова заговора. Девушка действовала очень неловко своими чересчур большими неуклюжими руками. По всей видимости, она чувствовала себя особенно скованно от сознания того, что ухаживает за такой знатной женщиной — женой вождя племени. Ауриана пристально следила за ее действиями, пытаясь побороть растущую в душе тревогу: в состоянии матери не было заметно никакого улучшения за эти дни. Дух ее пребывал во мраке. Ателинда смотрела на дочь остановившимся безжизненным взором. Сколько ни мылась она водой, принесенной из священного источника, расположенного рядом со святилищем — говорили, что в водах этого источника была растворена кровь самой богини Фрии, — она все никак не могла избавиться от ощущения, что от нее исходит неистребимый запах плоти ее насильника.