— Думаю все же, что ты прав, — заявила она, наконец, — и вовсе не из-за твоих бесчестных угроз, которые только позорят тебя. Просто, кроме маленького племени, существует еще большое, на которое тоже должны распространяться все законы. Ты потерял свою семью, и я должна помочь тебе, Деций, вновь обрести ее. Поэтому я достану тебе коня и провожатого до границы. Но это случится не раньше будущей весны.
— Да будет благословенна богиня Фортуна! Ну и потрепала же ты мне нервы, несносная птичка! А теперь давай вместе подумаем, как нам уберечь тебя от рук моих соотечественников, иначе я навечно останусь в этой тюрьме.
— Моя жизнь и моя свобода в руках моей семьи и богов. Ты же готовься в дорогу, мы выступаем с первыми петухами послезавтра. Наш путь лежит на юг.
— Проклятье. Ты даешь мне слишком мало времени, чтобы уладить все свои дела и упаковать многочисленные пожитки.
Она быстро встала, но Деций все же поймал ее улыбку — она улыбалась его шутке, но не хотела, чтобы он это видел. Деций не отрывал от нее взгляда, каким покровитель глядит на вверенное его опеке слабое существо. Он следил за ней, пока она удалялась широким шагом к пролому в каменной стене, а затем исчезла в нем, слившись с сумерками, как серый призрак, который неожиданно тает в черном лесу.
Деций отдавал себе отчет в том, что принял ее беды и невзгоды так же близко к сердцу, как свои собственные. И это не могло не удивлять его. «Как могла эта девочка за такое короткое время заставить меня до такой степени проникнуться ее судьбой?»
Глава 6
При свете факелов соратники Бальдемара сели по коням, но все еще не трогались в путь, замерев на фоне вырисовывающегося в сумерках скелета недостроенного дома вождя. Они нетерпеливо ждали, пока послушницы Труснельды закончат свои магические действия и разрешат отряду выехать со двора. Женщины работали быстро и ловко: две из них натирали мазью, составленной из девяти трав, ноги лошадей, чтобы уберечь от увечий и ран, а две других обматывали волчьей шерстью сбрую для того, чтобы защитить отряд от возможной засады или другой коварной ловушки, расставленной врагом. Все двадцать пять воинов напряженно молчали, не проронив во время этого ритуала ни единого слова. Их лица казались Ауриане призрачными и бесплотными в холодных предрассветных сумерках. В глазах каждого из них ясно читался вопрос: как долго еще сможет Бальдемар сохранять привязанность к себе соплеменников, будучи неспособным из-за своего увечья вести их в бой против предателя Видо?
Ауриана сидела верхом на поджаром длинноногом гнедом мерине, украденном у римлян, как и все верховые лошади соратников Бальдемара. В холке конь был ростом почти со взрослого человека, и Ауриане было немного не по себе, когда она глядела с такой непривычной высоты на землю. Подобное чувство она испытывала в последнее время постоянно: «Меня бросили в мир взрослых мужчин в женщин слишком рано, слишком неожиданно, когда я была еще не готова», — думала она.
Когда отряд тронулся, наконец, со двора резвой рысью, Ауриана бросила украдкой быстрый взгляд на Деция, который скакал позади вместе с вьючными животными, верхом на муле. Душу Аурианы до сих пор жгли слова Деция: «Набег — дело рук римлян». Теперь ее родные места — леса и болота — казалось, таили новую опасность. Раньше это было святилище, перед которым Ауриана испытывала благоговейный ужас, которое требовало подчас страшных жертв, но которое обеспечивало взамен защиту и безопасность. И вот Деций всего одним словом превратил окружающий мир из святилища в логово беспощадного чудовища.
Витгерн скакал во главе их небольшого отряда вместе с Марагином, — ветераном дружины Бальдемара, чья борода была уже тронута сединой, — и Коньяриком, рыжебородым любителем шумных застолий, недавно принятым в число ближайших сторонников Бальдемара, но уже признанным всеми великолепным воином, искусным и отважным в бою. Рядом с ними скакал проводник — житель канабы[10], батав с примесью галльской крови. За этой первой шеренгой скакали три Священные Жрицы, похожие на белых лебедей в полете — в своих белоснежных развевающихся одеждах. Одной из них была Хильда, которая вызвалась выступить свидетельницей поединка в Ясеневой роще и победы Аурианы; в центре скакала прислуживающая ей ученица, а третьей всадницей была сама Ауриана, переодетая в Священную Жрицу. Капюшон ее белого плаща был глубоко надвинут на лоб, скрывая лицо. Витгерн время от времени оборачивался назад, кидая на нее взгляды, полные тоски, и терзая свою душу. Однако мысль, что Ауриана находится в не менее жалком положении, чем он сам, утешала его. Потому что не позднее следующего полнолуния Видо должен был назвать ее своей дочерью.