— Ты еще не стар, — пыталась убедить его Ауриана, собрав все силы, но голос выдавал ее, он дрожал от напряжения и лишал слова убедительности. — У тебя еще много сил, и нет никаких признаков того…
Ауриана чувствовала, что идет по самому краю пропасти.
— Ты не хочешь ничего видеть, или ты действительно ослепла. Я теряю силы с каждым днем, даже зрение начало отказывать мне: я уже не вижу зайца в ста шагах от себя. Так что выслушай то, что я хочу сказать тебе.
Молчание Аурианы и ее порывистое дыхание выдавали обуревавшее ее волнение и еле сдерживаемые слезы. Она взяла себя в руки, чувствуя, что наступает решительный момент, и те двери отцовской души, которые долгие годы были закрыты, сейчас наконец откроются.
— Я знаю, что раб-римлянин обучает тебя военному искусству. Я давно уже знаю это.
Ауриана остолбенела от неожиданности. Ее сердце ушло в пятки. «Мне следовало бы сразу понять, что я не смогу от него ничего скрыть», — мелькнуло у нее в голове.
— Я не одобряю этих занятий, — спокойно продолжал отец, — и вся эта история печалит меня. Я успокаиваю себя только тем, что, может быть, боги намеренно устроили все так, а не иначе, преследуя какую-то скрытую от меня цель. Ты должна позаботиться о том, чтобы лучше хранить в тайне твои занятия. Ты же знаешь, когда меня не станет, ничто не помешает Гейзару расправиться с тобой.
— Я не стыжусь своего поступка, отец. Я ощущаю благословение богов, они направляют меня в моих путях и помогают мне. Кроме того, я просто не могу действовать иначе.
— Разве я что-нибудь говорил о постыдности твоего поступка? Оставим стыд негодяям и плутам, которые должны испытывать его за свои злодеяния. Я смирился с тем, что ты делаешь, так же, как я смирился вот с этим, — и Бальдемар похлопал себя по больной ноге, которая так и не зажила окончательно, часто давая о себе знать. — Знаешь, вся твоя жизнь отмечена печатью богов.
Он отвел взгляд от ее лица и посмотрел в долину, расположенную между двумя холмами, небо над которой еще было золотисто-багряным от отблесков закатившегося солнца. Эта картина странным образом напоминала открытый, зияющий рот, и Ауриана невольно вспомнила Великого Волка, который, по хаттским преданиям, должен проглотить солнце в Конце Света.
— Слушай меня внимательно, — произнес Бальдемар. — Когда меня не станет, начнется ужасная кровопролитная борьба за мой меч.
Ауриана кивнула. Меч Бальдемара был величайшим сокровищем среди всех семейных реликвий, он был символом могущества и власти, который нельзя было выпустить из рук рода, потому что дух Бальдемара вечно будет жить в его клинке. Тот, кто завладеет им, будет не просто обладать военной удачей во всех сражениях, но и получит жизненную энергию и мудрость самого Бальдемара, а также всех его могущественных предков, которые сражались этим мечом.
— Зигвульф и Витгерн исполнят мою последнюю волю и не нарушат своего слова, — продолжал он. — Но что касается Гундобада и многих других, на них нельзя надеяться, они непременно захотят завладеть мечом. Я уже дал наказ Ателинде, чтобы она, когда меня не станет, зарыла мой меч в пяти шагах за медоварней на одной линии с ивой, растущей над источником.
— У Сисинанд есть сыновья, — осторожно напомнила Ауриана, нутром чуя, что коснулась очень опасной темы. — Зачем же ты говоришь это именно мне, ведь они — прямые наследники величия рода.
— Да, у моей сестры действительно есть сыновья. И двое из них, по крайней мере, отважны и мужественны на поле боя. Но никто из них не наделен поистине великой душой, как моя ганна, не обладает ее орлиным взором, ее бесстрашным сердцем львицы, защищающей своих детенышей. О них не ходит легенд и преданий, боги не отметили их своей печатью, они не получили пророчеств и предзнаменований, свидетельствующих о том, что именно они смогут защитить родную землю. Этот меч по праву принадлежит тебе.
В глубине души она всегда знала, что так все и будет, и все же сейчас у нее захватило дух от слов отца. У Аурианы было такое ощущение, словно она из темного помещения выбежала на яркое солнце и на мгновение ослепла от его сияющих лучей. Мурашки забегали у нее по спине от волнения и жутких предчувствий.
— Но я… я же… я всегда думала, что ты намерен…