Стихии отдавали людям свою силу практически даром. Магу следовало лишь сконцентрироваться, ощутить присутствие нужной стихии, облечь свою волю в слова и жесты, направить поток энергии, дабы совершить задуманное. Расплата – лишь легкая усталость, особенно когда речь шла об элементарном волшебстве. Магия крови живет по другим законам. Чтобы сработало заклинание, маг должен отдать ему частичку жизни – кусочек плоти, каплю крови, страх или боль… И обязательно – немного собственной жизненной силы.
Первое заклинание новой школы обнаружили, как это обычно и бывает, случайно. Достоверность той истории вызывала массу сомнений, а специалисты по магии крови и вовсе считали ее чистейшей воды вымыслом, утверждая (и не без оснований), что случайно напороться на нужные слова и жесты столь же невозможно, сколь невозможно найти алмаз, взяв наугад один из множества камешков на морском берегу. Даже если предположить, что среди этих камешков один-единственный алмаз все же есть.
Но нет ничего более живучего, чем слухи. Какие бы доводы ни приводили великие и мудрые, сколь бы рьяно ни высмеивали «подобную чепуху» – молодежь, падкая на всякого рода таинственность, романтику и прочее, упрямо продолжала передавать из уст в уста рассказ о «том, кто потерял сына». О его трагедии – и о его открытии, поставившем убитого горем отца на пьедестал, до той поры никому не принадлежавший. Он стал даже не Творцом Сущего… он стал Создателем. Это не был титул… любой сколь угодно высокий титул подразумевает, что в разные времена те или иные люди при надлежащем стечении обстоятельств могут им, титулом, владеть. А Создатель был один, один во все времена…
Разумеется, каждый понимал, что еще до того, как появилась школа крови, тысячелетиями существовала школа стихий, у которой, очевидно, тоже был Создатель. Тот, первый, сумевший превратить всплеск своей воли в ледяную стрелу, поразившую врага или иную цель. Такой человек, безусловно, существовал… только вот история не донесла до нынешних времен не только его имя, но даже век, в котором он жил.
А Бельд Уайн существовал. И прожив короткую, немыслимо короткую по меркам мага жизнь, он создал новую школу магии, заложив основу науки, которую впоследствии одни будут превозносить, другие же – осыпать проклятиями.
Легенда гласила, что в год Разлома Уайн был еще совсем молод. Тридцать лет – для воина это было самым расцветом, для мага – почти младенчеством. Он был счастливым человеком… Эмиал (или Эмнаур, что скорее) щедро одарил его способностями, родители – богатым наследством, прекрасная женщина – своей любовью… и чудесным сыном. Мальчик уже подрос, ему было лет десять, когда небеса огненным дождем обрушились на земли Эммера.
Что-то огромное, неотвратимое, как месть высших сил, обрушилось на дом волшебника, в одно мгновение лишив его и великолепной библиотеки, и немалых богатств. Но Уайн готов был бы отдать все до последней мелкой монеты, до последней рукописи за то, чтобы его жена и сын не оказались в этот ужасный момент под крышей рухнувшего здания.
Он голыми руками растаскивал горящие бревна, отбрасывал в стороны острые обломки камней – уже понимая, что все тщетно, что уцелеть в этой катастрофе не смог бы даже сосредоточившийся на защите маг… он нашел тело сына и, обнимая его окровавленными руками, шептал слова, шедшие не от разума, не от памяти… быть может, сам Эмнаур, преследуя далекоидущие и наверняка пронизанные Тьмой планы, подсказывал обезумевшему от горя магу нужные слова, подталкивал его руки, дабы совершались единственно правильные жесты.
И мальчик открыл глаза.
Открыл глаза, встал… произнес несколько слов – медленно, монотонно, словно с усилием выдавливая из непослушных губ каждый звук. Сделал первый шаг, затем еще один, еще… он шагал дерганой, вихляющейся походкой, как будто каждая часть тела жила отдельной жизнью и лишь с большим трудом находила общий язык с остальными. Хотя, если получше разобраться в магии крови, становится понятно, что так оно в общем-то и было.
Прошло более двадцати дней, прежде чем маг понял, что именно он натворил. Поначалу все странности в поведении сына списывались на шок от рухнувшего на голову дома. Да он и сам пребывал в шоке – тело жены обнаружить так и не удалось, оно приняло на себя основной удар небесного огня и превратилось в пепел. И счастье от того, что сын чудом остался жив, затмевало все. К тому же свободного времени у мага почти не оставалось – вокруг было много людей, нуждавшихся в его помощи, и он часто приходил домой (если лачугу, в которой они теперь жили с сыном, можно было назвать этим громким словом) глубокой ночью, измотанный до последней крайности, едва способный доползти до постели. Он не замечал, что сын ничего за день не съел. Он не вслушивался в биение сердца мальчика – да и не мог бы услышать его при всем желании. Он думал, что скоро все изменится – и они с сыном смогут вернуться хотя бы к подобию нормальной, спокойной жизни.
Но потом… потом появился омерзительный запах гниения, тело мальчика покрылось пятнами, речь становилась все более и более невнятной. Заклинание «восстание» – так его впоследствии назвали, сильно замедляло процесс разложения тканей, но не отменяло его. Зимой ожившие мертвецы «живут» дольше – но катастрофа началась в разгар лета, и дни ребенка были сочтены.
Волшебник понял, что он совершил, хотя до того времени подобное считалось невозможным. Идея возвращения к жизни умершего витала в воздухе, но магия стихий не способна была на такое чудо. Надо отдать ему должное – он тщательно описал все слова, все жесты… не забыл упомянуть и про кровь на своих руках, подсознательно понимая, что именно его кровь, живая и горячая, оказала решающее влияние на успех новой, невиданной ранее магии. Он проследил судьбу сына до самого конца, записывая каждый нюанс, каждую даже малозначительную деталь.